(начало в 3 номере)
***
- Так в сапожищах и кофий пить будешь? – Императрица возложила ногу на ногу. – Разуться немедля!
- Голубушка! Матушка! По моей вотчине едем! Не командуй! Дозволь меня слушаться. Хоть для виду. Свой тракт хочу ногами щупать. А ботфорты, ботфорты для кофия сброшу – только скажу, чтоб карасей в сметане принесли!
- Без тебя скажу! Разувайся! По лугу босиком ходить будешь. Халат Григорию Александровичу! – крикнула Екатерина через перегородку фрейлине.
Потёмкин повёл плечами, сбрасывая короткий широкий плащ, расстегнул пуговицы походного кителя: похоже, одной чашкой трапезу не закончишь, созерцать родные просторы будем при отъезде!
В халат Григория Александровича обряжали вдвоем – царица и её помощница, как вдруг бордовый бархат неожиданно сверкнул бриллиантами – на левом отвороте красовался орден.
Генерал ахнул:
- За что, дорогое моё высочество?
- За переговоры в Могилеве: Иосиф не мне поддавался, а тебя боялся!
Потемкин пал на ковер и губами впился в ямочку левой ноги, ту самую, что чуть повыше золотой пряжки на мягкой туфле будет, ту, над стопой на подъеме, которую иногда в минуты их близости просила Като пощекотать мизинчиком. Давно, давно не щекотал…
- Вставай, вставай, греховодник! Ликёр будешь?
- Матушка, целовать твои ноги буду.
- Вставай!
Принесли карасей с походной жаровни.
Смоленские караси повкуснее севрюги будут, – Екатерина складывала косточки на узорчатый поднос.
- Не в карасях дело – в сметане!
- Что за сметана такая особая?
- Козлиная!
Като зашлась в смехе:
- Ай да козёл, двумя фунтами сметаны облагодетельствовал!
- Козья, матушка, козья сметана, не козлиная!
Григорий, помня из своего чижевского детства запеченную в козьем молоке похрустывающую рыбу, ещё вчера велел казакам из авангарда снять сливки с горлачиков у касплянских старушек, тех самых добытчиц, что счесывали пух со своих коз и отправляли его в Петербург мастерицам-перчаточницам.
- На козлиной сметане хочу! Хочу карасей на козлиной сметане! На козлиной! – изобразила каприз хозяйка громадного – о четырёх окнах с одной стороны – фаэтона. - Ох, как хочу!
- В Чижеве будут. Будут! Только не караси, а угри!
Прасковья, что приносила халат, выглянула из-за портьеры:
- Ваше величество, Григория Александрыча денщик просит выглянуть!
- Выгляни, Григорий, да быстрей возвращайся!
Потемкин, завязав кушак, распахнул двери залы на колесах. Тимофей, свесившись с седла, обрадованно блестел глазами:
- Григорий Лексаныч, бабы начались!
И указал нагайкой направо. На обочине дороги стояла крестьянка с лукошком, а в лукошке – розовый куст. Аршин через пятьсот виднелся еще один белый платок, потом ещё и ещё…
- Ай, молодца, молодца! Приласкай-ка вон ту курочку, у неё корзинка повеселей вроде будет!
Тимофей распушил усы и пустил коня галопом, чтоб уже через минуту на казацкой пике галантно доставить барину благоухающий плетеный ридикюль.
- Не уколитесь, вашескородие!
Потемкин не укололся. С розовым кустом в руках, в бархатном халате с орденом, выпятив крутой подбородок и приняв горделивую осанку, он кивнул Прасковье:
- Отворяй!
Фрейлина отдернула портьеру, Григорий поставил по-конногвардейски корпус, и розовое облачко поплыло к ногам государыни…
- ДухОвщина!
Григорий Александрович чувствовал, как уходит – несётся галопом! – время, как жесточе и страшней становится его жизнь, как все меньше и меньше в ней лепестков счастья и все больше – липкой грязи на ботфортах. Кто будет её смывать, смывать не по службе – по любви?
…Через каждые десять минут Потемкин вносил и ставил к ногам великой женщины корзинку с розами. Зала полнилась и полнилась кружащим голову ароматом, он становился все нежней и ярче, а когда громадный фаэтон встряхивало на ухабах, качал волной. Даже запах кофия, нахальный и всегда вылезающий наперёд, стал вянуть – и сник, сник, сдался, хотя черную смоль напитка Григорий и Екатерина поглощали, не переставая всю дорогу, до самого Чижева.
Нахальным сельцом, с разбежавшимися по холмам хатами, крытыми свежей золотой соломой, выплыло из качающегося зноя Чижево. С дальней горы деревня напоминала задиристого мальца с рыжими оспинами веснушек на замурзанном, но таком счастливом лице. Глазами хлопчика были голубые озерки, зато речка, лежащая в зарослях ивняка, напоминала дразняще высунутый синий язык. А стадо гусей казалось белым пером, заложенным за ухо! Григорий уже переодетый в мундир готов был и дальше искать детали для панорамного профиля пастушонка, как вдруг осадил себя – церковь блеснула ему навстречу крестом раз, блеснула два, три, четыре, а потом крест заиграл в лучах солнца так, что зайчики от него побежали в глаза каждому, кто смотрел и молился на качающийся в бирюзе неба купол и профиль распятия на нём.
Потемкин вытер mobile porn слёзы…
У усадьбы стояла толпа холопов, духовщинские купцы и знать, священник отец Евлампий. Городской голова держал хлеб-соль, крестьянки обряжены в кокошники, в руках васильки да иван-чай, а у самой статной – громадная корзина с розами.
Казаки из арьергарда взяли на караул, грянул оркестр – и Чижево заплакало от счастья: «Барин Осударыню, царицу нашу Великую на свою родину привёз!
Екатерина смотрела на стоящих перед ней на коленях русских людях и как никогда в жизни чувствовала себя императрицей. Глаза, поднятые на неё от долу, смотрели чисто и восхищённо.
- Моим бы чиновникам такие глаза!
Она кивнула Прасковье:
- Все конфеты, какие есть, – народу!
Из фаэтона вынесли подносы. Государыня сама ходила меж рядами русых голов и белых платков, не стесняясь, сгибала стан и сыпала комочки в серебристых бумажках, в сложенные черпачками ладони.
Энгельгардт повел Екатерину и Григория в родовой дом Потемкиных.
- Невелики покои, невелики. Как ты тут помещался, друг мой?
- А я вон там помещался, во флигельке, - показал Григорий в сторону покосившегося домика.
- Ишь, как ты его скривил!
В материнской горнице накрыто было два стола, один – для государыни и хозяина, за второй сели Василь Василич, городской голова, отец Евлампий, порученец, Прасковья, которая тут же, увидев свободную лавку, кликнула ещё фрейлин.
- Подружек не забыла, молодец, - сказала императрица, глядя на зажаренного поросёнка. Но позови ещё и ту бабу, с большой корзиной.
Розы поставили в красный угол, под иконы.
- Вот теперь можно и за стол. А то ишь, нюхай, государыня, чеснок!
Екатерина отщипнула gay porn videos несколько розовых лепестков:
- Вот чем ликер закусывать будем!
Отец Евлампий благословил на трапезу.
После того, как поросёнок почти исчез со стола, осмелел городской голова:
- Великая наша госпожа, позвольте пригласить Вас в Духовщину. Званием города нас облагодетельствовали – неужто не посетите! Люминация пылать будет, оперу бабы сыграют…
- В Духовщину не поеду. В ДухОвщину, – нажимая на О, окинула взглядом городничего Екатерина, – lesbian porn полечу!
Прасковья увела Екатерину Celebrity Porn на отдых в спаленку: часа через два-три решено было взглянуть-таки на ДухОвщину.
Тут же с места сорвался Городничий («готовить люминацию!») и отец Евлампий, приехавший с ним на тройке, едва успел смахнуть себе в рот со скатерти два оставленных государыней лепестка.
Потемкин, радуясь, что остаётся один, уже начал стягивать ботфорты, когда под окном треснул выстрел.
***
Рука потянулась за шпагой: стрелять в усадьбе во время отдыха государыни и государя мог только враг!
Но какой же замечательный это был враг: седей самого седого луня в центре двора стоял Игошка! Григорий Александрович узнал его сначала по наличию длиннющей плети и только потом – по сведенным в кучку плечам, а когда подбежал ближе – по такому родному блеску глаз.
- Капелька! – колыхнулось в сердце. Колыхнулось – и побежало шустрым муравьём по хребтине, заставляя широко разводить руки и хватать дедуню в охапку.
Игошка выронил кнутовище и заплакал, прижимаясь к широкой груди человека, который помнился ему всего-то босоногим барчуком.
- Богатырь! Богатырь! Богатырь! – не переставая твердил пастух, пытаясь шевельнуться в сковавших его обручах.
Григорий разжал объятия и аккуратно поставил хрупкое тело старика на траву.
Водку пили прямо на лавке. Порученец принес серебряное блюдо, на котором стоял штоф водки, два тонкостенных стакана с вензелями, блюдо с мясистыми свиными мослами и хлебом.
А Игошка остался Игошкой:
- Дозволь, Григорий Саныч, отлучиться в палисад, три перышка лука отщипнуть!
- Вот, запомни, кавалергард, чем в смоленской деревне водку закусывают! – Генерал и сам с удовольствием пожевал зеленую стрелку, заев её веточкой укропа.
Игошка, держа в руке celebrity nude опустошенный стакан, рассматривал вензеля.
- Не рассматривай, Игоша, забирай с собой. У меня стекольный завод в Питере – вензеля мои. Кто из этих стаканов пьёт, тому водку бесплатно наливают. Будешь в Духовщине в кабаке за моё здоровье чарку поднимать. Бери оба – запас беды не чинит!
Игошка был в легких липовых лаптях, и Григорий, взглянув на них, тут же сбросил сапоги.
- Веди меня по поместью, показывай виры, государыне обещал угрей да налимов наловить!
Пастух приосанился и, почувствовав себя предводителем, пошагал к реке, волоча за собой плеть.
- Да брось ты её, Игнатий!
Старик с укоризной посмотрел на государя.
- Григорий Саныч, вы же – при шпаге? При шпаге! А наше cartoon porn pics дело при кнуте быть!
Потемкин оглядел себя – и расхохотался: босиком, ноги в пыли – но при шпаге!
Он отстегнул гарду и положил на лавку рядом с подносом, затем отобрал у Игошки плеть и, смотав её вокруг согнутой в локте руки, бросил на край скамейки. Клинок, пастуший хлыст, штоф с водкой – чем не символы смоленской губернии, духовщинской земли, чижевского рая!
…Барин и холоп шагали по заливному лугу, однако не было под солнцем в тот час ближе собеседников и друзей, чем два этих мужчины, один – сгорбленный, кудлатый и потрепанный, другой – солидно властный, но в расстёгнутом мундире военного вельможи, с выбивающейся из-под пояса дорогой нижней рубашки.
- Один норот тут celebrity nude поставишь: сюда рыба спать приходит, – Игошка выдавал рекомендации так уверенно, как будто сам ночевал здесь вместе со щуками и окунями.
- Туда не пойдём, там делать нечего. А вот тот вирок надо посмотреть, там коровки пить любят…
Потемкин сквозь густоту прибрежного воздуха слушал бормотанье деда, передвигал босые ноги по мураве как по турецкому ковру, что-то слышал, что-то не слышал, потому что в душу лезло: - Где я? Зачем я? Зачем Европа, зачем Питер, Крым, Херсон? Зачем? Зачем козни? Зачем казни? …Чижево, только Чижево!
- Григорий hot lesbian porn Саныч, тут норот будешь ставить с бревна, а вытаскивать – крюком. В кусту у меня схован!
Игошка нырнул в куприну прибрежного лозняка и вытащил отшкуренную сухую довольно длинную рогатину наподобие багра.
- Не сомлевайтесь, ваше благородие, сухая осина покрепче пики будет.
- Потемкин держал в руках почти невесомый жердястый крюк, смотрел в essay writing преданные глаза Игнашки и объяснял себе:
- Зачем, зачем? celebrity porn pics Да чтоб в Чижеве пчелы жужжали, а Игнашка мог спокойно коров пасти да рыбу ловить! Чтоб бабы розы корзинами таскать могли! Чтоб я без шпаги не боялся ходить!
- Последние годы он в трудах и заботах, драках и боях, переговорах и стройках Чижево почти не вспоминал, теперь же понял: если днём не вспомнит, то ночью оно само приснится!
Игнашка уже поднимался по косогору, что-то бубня про мух, комаров и водней. Оглядываясь, он удивлялся, почему государь на таких длинных ногах идёт так медленно, отчего лицо его вдруг потеряло строгую супуратность и приобрело образ блаженного, откуда взялась в его левой руке кувшинка с длинным хвостиком…
- Квасок, квасок нас выручит, квасок, – донеслось до Потемкина. Игнашка уже был в сенях своей хаты, отворял дверь в чулан, где стояла дежка с ячменным березовиком. Напиток, тронутый ковшом, заплескался, забурлил, ударил в нос.
Мужики пили по второй, по третьей, крякали – и пили снова только уже сидя на приступочке начавшего ветшать крыльца.
| < Prev | Next > |
|---|