По мере того, как информация теряет материальную форму, приближаются времена, когда мы уже не будем владеть собственными копиями музыкальных записей, фильмов, программ или текстов (включая те, которые сами создадим), а скорее арендовать их, подобно феодальным серфам, у дематериализованного информационного банка, который неспроста называюется Облаком [1]. Капитал идет следом [за информацией] – он развоплотился в абстрактном мире финансов, чистого капитализма, где вся потребительская стоимость была уничтожена, а меновая стоимость совершенно потеряла границы, словно в расплывчатом облаке. Абстрагирование, отчуждение, которое всегда было основанием капиталистической власти, становится все более концентрированным, непространственное пространство информации (но не знания, которое является формой потребительской стоимости) стало пространством Власти.
Эти процессы очевидным образом проявились в раздроблении локальных, местных сообществ. Теряется чувствительность к ужасающим формам международных отношений, повсеместно множатся марионеточные войны между подчиненными мировым силам народами и государствам. Разрастается вакуум бесчувствия, который, хоть появился не вчера, становится все более непростительным, по мере того, как эти безобразия получают бо́льшую огласку. Все вышеперечисленное существует [для нас] лишь в виде информации, носителя капитала, и ничего более. Эти преобразования идут на пользу капиталу, создавая новый фантастический мир, который он может захватывать, причиняя при этом вред реальным существам, которые – будучи рожденными в перевернутом мире, где отчуждение стало само по себе знаком Ценности – мы больше не ценим то, с чем вступаем в действительное взаимодействие. Ценность обнаруживается только в нашем удалении от объекта. Нам предложили принять Зрелище как таковое, и мы отлучились от жизни.
Сейчас нет недостатка в информации, нуждающейся в огласке, и даже наплыв новостей-фейков, этой новейшей celebrity nude модели ложного сознания, которым нас всегда кормили контрреволюции, не могут скрыть от нас эту информацию. Чего нам не хватает – так это способности к совместному мышлению (именно против этой способности были направлено уничтожение системы образования, осуществлявшееся на протяжении последних тридцати лет) – т.е. преобразованию информации в знание, в потребительскую стоимость, и следовательно в действие, хотя бы в такое простое и скромное действие, как жизнь в соответствии с этическими принципами. Сообществам инакомыслящих необходимо не только построить новые структуры для обмена знанием, но также разработать способы овеществления передачи знаний, в полной мере встроенные в наши общественные и личные жизни, дружеские отношения, психологию, повседневные привычки, способы коммуникации и мышления. Следует поразмыслить о ситуации знания в соответствии с ситуационистским пониманием этого термина. По мере того, как социальный мейнстрим становится все менее ситуационным, то, что сейчас является защитным приемом против всеобщего отчуждения, в будущем станет незаменимым оружием. Потребность в нем будет ощущаться все более остро, а его логика станет менее понятной, ожидаемой и предсказуемой для власти. Его способность к сопротивлению сжимающейся хватке самых всепроникающих обществ надзора в мире – США и Великобритании – будет, во всяком случае, лучше, чем у информации [официальных] институций, хранящейся в цифровом виде.
Наша ситуация уникальна, устрашающа – но в истории мы можем найти готовые образцы и приспособить их к своим целям. В начале 19 века, период бума индустриализации, исчезновения сельского и формирования городского жизненного уклада, распространения грамотности, возникновения рынка, немыслимого для предыдущих поколений, и восхождения капиталистического класса к власти в европейских государствах (как и в США, не будем лукавить), совпал с продлившейся два столетия агрессией авторитаризма против вооруженных демократических восстаний. Все это вылилось в ситуацию, во многих отношениях напоминающую нашу: новые технологии обещают огромные возможности для освобождения, но вместо этого становятся послушными инструментами капиталистов-олигархов. Многие сферы социальной жизни тогда потеряли основания – исчезали популяции, стили жизни и ценности. Происходили основательные экономические сдвиги, разворачивались системы всемирного колониального рынка, сеющие вражду между эксплуатируемыми классами по всему миру. Новая, нестабильная, медийная массовая культура делала возможными высказывания доселе немыслимые по форме и содержанию – но создавались и продавались они в соответствии с корпоративными интересами, а распространялись в виде стандартных, безликих товаров. Все это осуществилось посредством усиливающегося отчуждения и подрыва ситуации. Возникало ощущение, что наступает новая и скорее всего ужасающая эпоха, при том, что имелись инструменты, с помощь которых можно было создать лучшее будущее. Мои исследования этого периода и размышления над ним привели меня к трём возможным реакциям на ситуацию (или зрелище), с которым мы сталкиваемся. Своевременное переоткрытие этих тактик позволит сделать их более радикальными. Всё это уже присутствовало в наших сообществах, это часть нашего общего ДНК, каким оно всегда было, но настало время яснее осознать присутствие этих моментов, более глубоко осмыслить в стратегическом отношении, подумать о том, как их можно пересобрать и сделать более радикальными. Их нужно сделать нашим доминантным геном.
Ученичество. На ценность этой модели указывает уже сам факт, что она была уничтожена разделением труда, совершенным инструментом отчуждения. Формальное ученичество домодернистского периода было прочно встроено в экономику властных структур того времени – в интересах освоения мастерства, а не освобождения – но если мы отделим ученичество от спектров профессионализма и карьеризма, то получим форму образования, связывающую альтернативные формы семьи, дружбы, соавторства и других сфер жизни. Такое обучение индивидуально: «учитель» и «ученик» объединяются на основании общих интересов, общих целей, которые требуют соответствующих методов – здесь нет никаких стандартов, произвола, абстракции. Эти отношения также не могут быть постоянными и окончательными – ученик со временем сравняется с учителем по мастерству, и он изначально был равен ему, как человек. Ученик обучается не через отчуждающее наставление, но через соавторство; поэтому ученичество совместимо с дружбой, и зачастую у него нет формального признания, нет иерархии – это лишь манера отношений, которая обогащает умы молодых или просто неопытных. Все мы друг для друга ученики – в том или ином навыке или дисциплине; представьте, насколько увеличилась эффективность обучения, если бы мы подходили к этому с большей целеустремленностью! Ученичество направлено на делание, а не обладание знанием – на потребительскую, а не меновую стоимость. В истории авангарда присутствуют цепочки личного наставничества, которые могут быть прослежены от времен Наполеоновского режима и, по меньшей мере, до второй половины 20 века. Подобные, но более формализованные, цепочки можно обнаружить в традициях обучения оркестровых виртуозов. Философские школы классической Греции пользовались несколько иной моделью, но анархистский подход софистов к дискурсу, пожалуй, более предпочтителен [для нас]. Неофициальные безбюджетные «теневые школы» и деиерархизированные анархические образовательные кооперативы уже пользуются этой динамикой.
Библиография. Когда я говорю о материализации знания, я не высказываюсь метафорически. Мы должны сохранять бумажные книги. Необход cartoon porn имо возродить чтение, мышление и дискуссию как физические действия, и основа этому – книга как физический объект. Я обучаюсь в реальной жизни, на этом стуле, с этим объектом в руках. Когда я запоминаю ту или иную информацию, я запоминаю также и её ситуацию, образуется некий комплексный объект знания, включающий в себя множество разнородных ситуаций: ситуаций моего отношения к себе и моих отношений с другими людьми. Надзор становится все более всепроникающим, и, по мере того, как наши медиа затягивает в мегалитическое Облако, все в большей степени проявляются подрывные качества печатного слова. Оно, как и любое материализованное знание, менее заметно для цифровой власти. С неизбежным исчезновением сетевой нейтральности, личные и кооперативные библиотеки зинов и другой подрывной печатной литературы приобретут все большую важность. И, несмотря на жизнерадостные восклицания многих позитивистов, интернет не будет существовать вечно. Что может быть вечного в системе информационных «хранилищ», которые зависят от постоянного и безупречного функционирования неолиберальной мировой экономики, такой, какая она есть сейчас? Этому противоречит даже внутренне присущая капитализму тенденция к самоперевариванию. Ни один из знакомых мне архивистов не считает, что цифровые медиа просуществуют дольше, чем ещё одно поколение. Благодаря этому возникает уникальная возможность для радикальных сообществ: когда интернет падёт – событие ещё более priligy online значимое, чем уничтожение александрийской библиотеки – огромная часть официальной культуры будет уничтожена. И с этого момента истории будут писаться на основе того, что мы сохранили в печатном виде. Андеграундная культура будет составлять лишь малую долю этого материала, но шансы каждой книги будут гораздо выше, чем предполагает Власть. Вспомним историю текстов из библиотеки Наг-Хаммади: её спрятали в пещере в пустыне, чтобы спасти от уничтожения, грозившего тогда любой литературе, противостоявшей католической Церкви, и теперь, две тысячи лет спустя, эти тексты снова стали доступны благодаря цепи случайностей. Нет сомнения, что существовали сотни других, так и не найденных, тайных библиотек, но такие событие все-таки случаются…
Подобные архивные библиотеки, в которых собрана радикальная литература настоящего и прошлого, жизненно важны и по другим причинам. Старая книга может стать и реликвией сообщества – примечательным свидетельством того, что проект освобождения больше, чем мы сами, что он продолжается многие поколения, может стать напоминанием о том, что нужно проявлять солидарность и с нашими покойными товарищами, равно как и с нашими ещё не рожденными соратниками по грядущим сражениям. Книга сохраняется со всеми своими отметинами – физическими знаками применения этого текста в той же самой борьбе, которую мы теперь продолжаем. Библиограф-анархист не будет отыскивать нетронутые, нечитанные книги, которые теперь приобретают меновую цену «бесценных древностей», он будет выпрашивать [у книготорговцев] действительно полюбившиеся читателю книги – изодранные, измаранные – приобретшие шрамы в сражении мысли, книги, избавленные частным читателем от их стандартности и оживленные через интеграцию с жизнью такой, какой она была.
Повествование. К вышесказанному можно добавить, что, пожалуй, мы получаем слишком много информации из книг. Необходимо найти способы бесшовного соединения досуга и обучения, неформальности и строгости, целеустремленности и развлечения. Повествование привязывает абстрактную информацию к конкретному, общему социальному моменту, к ситуации, благодаря которой она становится частью наших жизней. Она адаптирует знание к конкретным нуждам сообщества и момента, выдвигает на первый план самое важное, то, что служит вдохновляющим примером или предостережением для нас, и при этом использует тысячи нюансов, намеков, аллюзий и подтекстов, которые информация как таковая отвергает и (опять же, давайте мыслить стратегически) и не может понять. И, кроме того, истории – это весело (при условии, что вы хороший рассказчик, если нет – пойдите в ученики к мастеру повествования…). Это способ связывания воедино стиля жизни субкультуры, её коллективной памяти, истории, ценностей и побуждений. Именно такую роль большинство обществ, включая наше, отводит эпосу. Разве не взывает всё это к перерождению эпоса и очищению его от элементов шовинизма, ксенофобии, расизма, патернализма и милитаризма, которыми эпос некогда наделили наши общества?
Эра цифровой свободы близится к завершению, но эра цифровой гегемонии, похоже, только начинается, и единственная вещь, которая могла бы её предотвратить (вопреки всем нашим надеждам на лучшее) – это разрушение цифрового порядка как такового, совпадающее по времени с коллапсом экономики и инфраструктуры. Если сообщества инакомыслящих выходят на этот прогноз и начинают подготовку уже сегодня, значит, мы предупреждены, достаточно осведомлены, в нашем распоряжении будут практики, необходимые для радикального, этического и гуманного действия на тех руинах, на каких нам выпадет случай выживать.
Примечания:
[1] Совокупность высокотехнологических комплексов на западе США, в которых замещается произведенное за счет рабского труда оборудование hot gay porn
многомиллионной стоимости. На поддержку охлаждения тысяч компьютеров в Облаке расходуются огромные ресурсы. - примечание автора.
As information becomes dematerialized – soon we will no longer own our own copies of music, films, programmes, or many texts (including those we create), but rather rent them, like Feudal serfs, from a supposedly-dematerialized information-bank appropriately euphemized as the Cloud.* Capital has followed it, dematerializing into the abstract world of finance, pure capitalism, wherein all use-value has been obliterated and exchange value alone exists uninhibited, as if within some endless cloud. Abstraction, alienation, which has always been the basis of capitalist power, is congealing exponentially, and the no-space of information (not knowledge, which is use-value) has become the space of Power.
The effects have been clearly marked in the fracturing of local, terrestrial communities; in the desensitization to the monstrosities of world affairs, the proliferating proxy-wars waged by client tribes and states of all the major powers, the vacuum of empathy which, while nothing new, finds less and less excuse everyday as these atrocities become ever more widely reported – spread as information, as carriers of capital, nothing more. This movement benefits capital by creating a new fantasy-world which it can colonise, at the expense of the real beings who – raised from birth in an inverted world where alienation has become the very sign of Value itself – no longer value, as such, anything that actually touches them. Value can be found only in your distance from it. We naked celebrities are asked to embrace the Spectacle as such; we are being weaned away from living.
There is no lack of information needed to break away, and even the glutting of fake news, which is simply the most recent iteration of the fake thought which has always fed every counter-revolution, cannot entirely hide that information. What we lack – and what the destruction of public education over the last thirty years has been designed to destroy – is the communal capacity for thought – i.e., converting information into knowledge, into use-vale, and thus into action; even the simple and humble action of living ethically. Dissenting communities need not only to construct new social structures for the interchange of knowledge, but even more fundamentally must develop ways to embody the transfer of knowledge, entangling it entirely with our collective and personal lives, friendships, psychologies, daily habits, and ways of speaking and thinking. We must think about the situation of knowledge, in the full Situationist sense. As mainstream society becomes increasingly un-situated, what is now a defensive measure against total alienation will increasingly become a valuable weapon – its need will be felt even more urgently, and its logic will become more unfamiliar, unexpected and unpredictable by power. It will also resist, at least to a greater extent than digital and institutional information, the tightening grip of the most invasive surveillance states the world has ever known: The United States and the United Kingdom.
Our situation is unique and terrifying; but there are models we can find and adapt. In the early 19th Century, the explosion of industrialism, uprooting of rural lifestyles with the closure of the Commons, the spread of literacy to produce a mass market unimaginable a generation or two earlier, and the ascendency of the Capitalist class to power in European nations (including the US, let’s be real) between 1770 and 1830 coupled with the authoritarian backlash against the centuries many armed democratic uprisings, all contributed to a situation that parallels ours in many respects: new technologies offering great liberatory promise, but bent to the will of capitalist oligarchs instead; massive uprooting of society, both its populations and its lifestyles and values; fundamental economic shifts and the systematization of a colonial-global market setting the various exploited classes of the globe against each other; a new, volatile, media-driven mass culture which allowed for forms and content of expression never possible before, but – created and marketed by corporate interests, and disseminated in standardized, impersonally-produced commodities – did so at the cost of an increasingly alienated and compromised situation; the feeling of standing on the verge of a new and potentially horrific new era, with all the tools required to construct a better one. Here are three responses to the situation (or the spectacle) that we face, drawn from my research and thinking into that past, ripe to be radicalized through our re-invention. None have ever been absent from our communities; they are in our communal DNA, as it were. But it is time that we became more conscious of them, think more deeply and strategically about how they could be recreated and deployed more radically. They need to become a dominant gene.
Apprenticeship: The very fact that the apprenticeship model was killed off by the division of labour, the most perfect instrument of alienation, is enough to make us suspect its value. The formal apprenticeship of the pre-Modern age was firmly embedded in the economic power structures of its time, with motives of mastery, not liberation; but if we dissociate it from the spectre of professionalism and advancement, what emerges is a form of learning which interpenetrates alternative forms of family, of friendship, of collaboration, of many other parts of life. The education is individual; “teacher” and “student” drawn together by an affinity, by shared goals calling for related methods; nothing standard nor arbitrary nor abstract. Nor is this relationship permanent or definitive; the apprentice will become equal in craft, and is already humanly equal. The apprentice learns not through alienated instruction, but through collaboration; it is thus contiguous with friendship, and more often than not there is no formal recognition of apprenticeship, no hierarchy – simply a pattern of interaction that tends to enrich the understanding of the young or inexperienced. We are all apprentices of each other in one or another skill or discipline; how much more effectively if we approach it with greater focus? Apprenticeship is focused on learning to do, not learning to have knowledge – on use-value, not exchange-value. Within the avant-garde, there are chains of personal mentorship that can be traced from the years of Napoleon’s regime to at least the second half of the 20th Century. Similar, more formalized chains exist within orchestral virtuoso training. The classical Greek Philosophical schools provide another model, though the Sophistical schools, with their anarchic approach to discourse, are probably better. DIY Shadow Schools and educational co-ops already work on an understanding of these dynamics.
Bibliography: When I speak of the embodiment of knowledge, I am not using embodiment as a dis-embodied metaphor. We must save books. Not texts (which can be reduced to mere information), but physical books. We must reclaim reading, thinking, and discussing porn cartoon as physical acts, and this begins with the buy generic levitra online physical book. I learn within real life, in this chair, with this object in my hands, and when I remember this information I remember the situation, the object with carries within it so many other situations, both my own and others’. As surveillance becomes yet more invasive, as all of our media is drawn into the megalithic Cloud, print will take on an increasingly subversive quality; it is, like all embodied knowledge, less visible to digitized power. With the inevitable disappearance of net neutrality, private and co-op libraries of zines and other subversive literature in print will become increasingly important. And despite the blithe assertions of so many Positivists, the internet will not exist forever. There is nothing permanent about a system of informational “storage” that depends upon the entire NeoLiberal global economy continuing flawlessly, just as it is now, for ever and ever and ever. Even the self-ingesting internal dynamics of Capitalism itself run counter to this fairytale. No archivist I know expects digitized media to last more than another generation. This offers radical communities a unique opportunity: when the internet falls – an event of even greater significance than the destruction of the Library at Alexandria – much of official culture will be all but wiped out of existence. Henceforth, celebrity nude the histories will be written on the basis of what was preserved in print. Underground culture will still constitute only a small percentage of that material, but the odds for each individual book will be infinitely greater than Power currently assumes. We should remember the story of the Nag Hammadi texts – buried in a cave in the desert to escape a purge of all literature opposed to the Catholic Church, they are now available again after 2000 years through freak accidents. No doubt there are hundreds of other secret libraries never found; but such things do happen . . .
Such archival libraries, gathering both present and past radical literature, are vital for other reasons too. The old book is also a communal relic – a touchstone of the fact that the great project of liberation is greater than ourselves, that it is multi-generational, that we must extend our solidarity to our dead comrades of the past as well as our unborn comrades of future struggles; the book carries with it all the marks – the physical marks – of their use of this text in the struggle we now continue. The anarchist bibliographer will not seek pristine, unread books that now bask in the exchange-value of “precious antiques” but scrounge for the tattered, marked-up, well-loved books that have been scarred in the chaos of the battle of thought, which an individual, through integration with their lives as lived, has stripped of its standardization and made alive.
Storytelling: Having said the above, black porn videos perhaps, nonetheless, we porn cartoon get too much of our information from books. We must find ways to seamlessly blend leisure and learning, informality with rigour, purpose with fun. Storytelling attaches abstract information to a particular, shared social moment, a situation through which it has become part of their lives. It adapts knowledge to the precise needs of the community and the moment, brings out what is important or inspirational or cautionary for us, and introduces a thousand nuances of implication, relation, and subtext that information as such rejects and (again, let’s think strategically) cannot understand. And, it is fun (assuming one’s a good storyteller; if not, apprentice yourself to someone who is . . .) It connects a subculture’s way of life and communal memory to its history, values, and aspirations. This is the role given to the Epic Poem in most societies, including all of those from which our own has derived; is it not ripe for re-invention, divested of the elements of chauvinism, xenophobia, racism, paternalism and militarism with which those societies imbued it?
The era of digital freedom is drawing toward its close, but the era of digital hegemony is likely just beginning, and the only thing likely (despite all our hopes) to end it is the collapse of the digital order itself, concomitant with economic and infrastructure collapse. If dissenting communities have the foresight and focus to prepare now, our communities will be prepared with the awarenesses and practices needed to act radically, ethically, and humanely amongst whatever wreckage we must collectively navigate.
Comments:
*This is, in actuality, a series of gigantic, high-tech complexes in the Western US, housing millions of dollars’ worth of equipment produced by slave-labour, consuming vast resources in order to keep thousands of computer units continually cooled.
| Next > |
|---|