Исходы мазохистской инициации

Постановка вопроса.

Впервые термин «мазохизм» был введен психопатологом Рихардом фон Краффт-Эбингом в работе «Psychopathia sexualis» в 1886 году. Тогда мазохизм был определен как «своеобразное извращение психической половой жизни, состоящее в том, что Субъект на почве половых ощущений и побуждений находится во власти того представления, что он должен быть - вполне и безусловно порабощен волей лица другого пола, что это лицо должно обращаться с ним, как с рабом, всячески унижая и третируя его»[1]. Уже тогда количество описанных случаев мазохизма было настолько велико, что Краффт-Эбинг не просто выделяет эту «перверсию» в отдельную нозологическую группу, но и определяет за ней роль «весьма часто встречающегося извращения».

Аналогичные определения перекочевали в медицинскую и психологическую литературу, сохранив и до наших дней расхожее мнение о мазохизме, как о перверсии. Однако, по словам Ларисы Полубояриновой, «современный взгляд культуры на проблему сексопатологий исходит не из "нормальности" или "ненормальности" таких явлений как садизм, мазохизм, эксгибиционизм и пр., а из господствующих в обществе властных идеологий, дающих понятия "нормы" сексуального поведения»[2].

Таким образом, понимание мазохизма как перверсии, закрепленное в научном дискурсе, кажется нам устаревшим. На современном этапе развития гуманитарного знания имеет смысл говорить о мазохизме, как о конструкте, относящемся к смысловому полю науки о человеке – философской антропологии. Именно такое понимание позволит расширить круг методологических подходов к теме и даст возможность продолжить исследование мазохизма, руководствуясь новыми данными.

По нашему мнению, мазохизм – это экстремальное состояние с присущей ему определенной структурой, динамикой формирования, и методологией развертывания, в которое человек попадает под воздействием сверхпороговых жестокости и унижения.

Впервые это состояние было четко описано австрийском писателем Леопольдом фон Захер-Мазохом в его многочисленных произведениях, самым ярким из которых считается «Венера в мехах» (1869). Это произведение позволило вычленить мазохизм как общечеловеческое явление, средствами литературы описать его настолько клинически достоверно, что Крафт-Эбинг счел возможным перенести симптоматику отдельно взятого писательского эго на целый пласт «перверсий». История, описанная Захер-Мазохом, пересекла границы литературы и литературоведения, и стала для мазохизма «целостной концепцией человека»[3].

В 1967 году французским философом-постструктуралистом Жилем Делезом была предпринята попытка философского осмысления феномена мазохизма в работе «Представление Захер-Мазоха (холодное и жестокое)». В этой книге была предпринята попытка разделения ошибочного, по мнению Делеза, единства садизма и мазохизма, а также были очерчены границы (или, «кромки», по Делезу) мазохистского конструкта, исследована его структура и динамика формирования.

Делез пишет: «мазохизм – есть некая история, рассказывающая о том, как и кем было разрушено сверх-Я, и что из этого вышло».[4] Мы в своей работе попытаемся на основе круга источников расширить и конкретизировать этот посыл Делеза.

Мазохизм изучается широким кругом наук (философия, психология, медицина и др.), а также является неотделимой частью человеческой жизни (семья и школа, научная аудитория и казарма, предприятие и больница), в тех местах, культурных институтах, где осуществляется «производство человеческого». Каждый из подходов дает собственную, специфическую «картографию» мазохизма, рассматривает его с собственного угла зрения. Простое суммирование этих данных не позволяет сформировать общий план мышления. Поэтому мы вновь обращаемся к философии, под руководящим надзором которой, надеемся создать адекватную модель мазохистского фантазма, с максимальной конкретностью отразить её суть и к разработкам Делеза добавить собственные мнения о его исходах.

 

Источники

Тема мазохизма обладает столь огромной широтой трактовок, что вовлекает в себя множество наук и точек зрения. Мазохизм «растворяет» и преодолевает границы психологии, психиатрии, философии, религии, обладая чертами комплексной антропологической формации.

Каждая из отдельных наук пользуется собственным исследовательским аппаратом и методологией, отражает лишь один из возможных взглядов, не затрагивая целостной картины мазохизма. Потому-то круг источников, посвященных мазохизму, столь широк и сами эти источники зачастую противоречат друг другу, стремятся к взаимной аннигиляции. История исследования мазохизма весьма запутана и противоречива.

Все многообразие источников мы условно разделяем на три группы: литературно-религиозные (основным методом которых является построение образного ряда), психоаналитические (вовлекающие область бессознательного) и философские.

«Мазохизм без метафор - это коренная психическая установка, она не вырабатывается, а изначально существует. В бессознательном вообще истории нет, а есть существование в некоем первобытии»[5]. Леопольд фон Захер-Мазох, обладая этой установкой, впервые перевёл её на литературный язык, создав тем самым культурологический прецедент. Однако, комплексному литературному описанию Мазоха предшествовали многочисленные «следовые» описания мазохистской бессознательной установки, сохранившиеся в основном в религиозных текстах.

Страдание, возведенное в метафизический принцип, является стержневым моментом таких религий, как христианство и буддизм. В этом находит свое выражение религиозный аспект экстремальной антропологии. Элементы мазохизма мы находим в описании множества духовных практик. «Это nigredo алхимии. Аскеза христианского монашества. Тропа инициатического юродства или суфийских маламатья. Даже масонство сохранило элементы этого инициатического учения: посвящаемого вводят в ложу сознательно в растерзанном виде, вызывающем чувство стыда, унижения, самоотвращения. В архаическим ритуалах инициация сопрягается с нанесением телесных повреждений разной степени тяжести — вплоть до искалечивания. В некоторых традициях особо высокое посвящение требует отрубания жизненно важного органа — полового члена, руки или ноги. Часто наносят характерные шрамы, порезы, выбивают зубы и т.д.»[6]
Американский исследователь мазохизма Лин Коуэн пишет по этому поводу: «В религии мы находим мотив телесной закрепощенности в образе связанного Иисуса, стоящего перед Пилатом, апостола Петра, прикованного цепями к позорному столбу. Мотив бичевания присутствует в наказании розгами Христа, в ритуальном избиении священными тирсами приверженцев культа Диониса, в наказании-самоистязании послушников в монастырских кельях». И далее: «Святая Тереза из Авилы писала: «...когда у меня появляется это стремление Ему служить, мне хочется получить наказание, однако я не могу его выдержать [физически]. Наказание принесло бы мне огромное облегчение и радость»; «Описание переживаний монаха XIV в. вызывает потрясение и вместе с тем завораживает. Этот монах холодной зимней ночью... раздевшись донага, закрылся в своей келье... взял свои розги с острыми шипами и хлестал себя по телу, рукам и ногам, пока из него не полилась кровь, словно из наполненного до краев сосуда. Один из шипов плети был согнут в виде крюка: попадая на тело, этот крюк терзал и разрывал его плоть. Он хлестал себя с такой силой, что разорвал плеть натрое, а все стены были забрызганы кровью. Он стоял весь в крови и смотрел на себя. Этот взгляд был столь мучительно-ужасным, что во многом внешне напоминал возлюбленного Христа во время Его бичевания. Из жалости к себе он стал горько рыдать. Обнаженный, он пал на колени, обливаясь кровью, и в страшный мороз умолял Бога не обращать внимания на его грехи, отведя от них свой ласковый взор». [7]

Таким образом, религия стала адекватным субстратом для реализации мазохистского фантазма. В произведениях Мазоха этот сюжет впервые предстал перед читателем самостоятельно, в отрыве от религиозной тематики, как антропологический конструкт, имеющий своей движущей основой сексуально-эротический, экстатический контекст.

Уже спустя 17 лет после написания произведения «Венера в мехах», мазохизм попадает под пристальное внимание клиницистов и начинается его психопатологическое исследование.

С появлением психоанализа начинаются психоаналитические исследования мазохизма Зигмунда Фрейда («Ребенка бьют», «Экономическая проблема мазохизма», «Отрицание», «Фетишизм»), Вильгельма Райха («Мазохистский характер» - из книги «Анализ личности»), Эриха Фромма («Догмат о Христе»), Карен Хорни («Невротическая личность нашего времени», глава «Мазохизм»), Жака Лакана («Четыре фундаментальных принципа психоанализа»). В новейшее время мазохизм вновь попадает в поле зрения психоаналитиков, на этот раз в связи с «русской темой». Мазохизму как национальной черте русской нации посвящает свою книгу "Рабская душа России: моральный мазохизм и культ страдания" американский славист Далинэль Ранкур-Лаферьер.

Только в 60-е годы мазохизм «преодолевает» клинику и попадает в смысловое поле философии благодаря уже упомянутой книге Жиля Делёза.

Философское исследование мазохизма продолжается и в наши дни: в 1997 году в «Лимонке» была опубликована статья Александра Дугина «Мазохизм и инициация»; в 2004 - русский перевод книги доктора философии Лин Коуэн «Мазохизм: Юнгианский взгляд»; в 2002 году в университете Вандербилта (Vanderbilt University) была защищена докторская диссертация Пола Рамсура (Paul Ramsour) “Мазохизм, сексуальная свобода и радикальная демократия: герменевтическое исследование садомазохизма в психоаналитических, социологических текстах и записях современников». («Мasochism, sexual freedom, and radical democracy: a hermeneutic study of sadomasochism in psychoanalytic, sociological, and contemporary texts»).

Огромное количество источников, широта трактовок, различная степень достоверности материалов может сбить с толку. Поэтому мы в своём исследовании будем отталкиваться прежде всего от работы Жиля Делеза, которая а) выявляет и исследует прежде всего философскую проблематику; б) даёт комплексную картину мазохистского конструкта. Другие источники будут привлекаться нами с целью уточнения и проверки гипотез Делёза.

 

Структура мазохистского конструкта

В работе «Представление Захер-мазоха» Жиль Делез, описывая антропологический факт мазохизма, отталкивается прежде всего от понятия фантазма. Мазохистский фантазм – это особая часть внутренней жизни человека, отделенная от всех остальных и замкнутая сама на себя область сознания. Сложность исследования мазохизма состоит в том, что пространство фантазма не просто закодировано сексуальными и художественными образами, оно изолировано от обычного модуса мышления. Сам Делез настаивает на формальном подходе к философскому и психо- анализу фантазма[8], и только «расшифровка» формы фантазма позволяет выявить глубинный смысл этой антропологической формации.

В «Представлении Захер-Мазоха» мы встречаем разделение мазохистского конструкта на личный и безличный элемент. Однако, это разделение кажется нам недостаточным, т.к. оно относится лишь к исследованию языка произведений Мазоха и де Сада.

В структуре мазохистского фантазма, описанной Делезом, мы усматриваем явные аналогии с введенным позднее в работе «Что такое философия?» понятием концепта[9].

Нам кажется, что для достижения глубинного понимания принципов формирования и функционирования фантазма, целесообразно выделить составляющие мазохистского фантазма. Понятие составляющей следует воспринимать как метафору, т.к. четко выраженных структурных взаимоотношений между компонентами фантазма не существует. Составляющая мазохистского фантазма – это некий пласт психической, физической и метафизической жизни человека.

Мы выделяем 4 составляющих фантазма:

1. Фетиш
2. Роль
3. Ритуал
4. Инициация

Говорить о строгой обособленности каждой из составляющих не представляется возможным. Динамика формирования мазохизма сочетает в себе и эволюцию и «блуждание по поверхности» и сверхскоростное расширение, подобное взрыву. Помимо этого, в общую картину мазохизма включаются нечеткие, динамичные, полиморфные коннотации и созвучия.[10]

Попытаемся разобраться, что представляет собой каждая из составляющих фантазма.

1. Фетиш

Мазохизм начинается с фетишизма. Сам Захер-Мазох утверждает, что первые мазохистские переживания овладели им в тот момент, когда в детстве писатель стал свидетелем того, как его тетка избивает своего мужа. Эта сцена столь сильно повлияла на его сознание, что основные атрибуты этой сцены – плётка и меха, стали «фирменным знаком» произведений Мазоха. Действительно, фетишизм, по сути – школа мазохизма, способ сгущения атмосферы страдания, выход в типично мазохистское состояние, которое Александр Дугин называет abuse[11]. Фетиши обладают огромной властью над психологической жизнью человека, и в случае мазохизма выступают в роли триггера. Мазохистский фантазм начинается и заканчивается фетишем, но этим его роль не исчерпывается. Фетиш – это, прежде всего, метод и техника фантазма. Внутреннее схватывание мазохистом фетиша, его осознание даёт начало мазохизму и по мере формирования фантазма в той или иной степени сопутствует ему. Сама необходимость использования мехов и плётки диктуется искусством подвешивания (suspens’a)[12]. Делез называет suspens методом Мазоховской романистики. Искусство подвешивания призвано «очертить» пространство фантазма, зафиксировать в идеальном, эстетизированном, анти-реальном плане участников фантазма. Таким образом, достигается аннулирование реальности и «подвешивание» жестов, героев, мест и предметов: женщина отождествляется с произведением искусства (и фетиш отчасти служит этой цели). Все жесты зафиксированы, никогда не завершаются, фетиш служит для «отрицания реальности удовольствия».

Вся жизнь мазохистского фантазма концентрируется вокруг фетиша. Мазохистская сцена, возникнув в сознании человека первично, вырастает в фантазм, «застывший каскад» сцен, трансформируется, ремоделируется, одно остается неизменным – сам факт наличия фетиша и его роль.

 1. Роль

Мазохистские отношения в литературе и жизни всегда подчинены своему ролевому характеру. Роль – это тактика мазохизма. Из точки первичной концентрации энергии и смысла (фетиш), от первого «подозрения» о технике и методе мазохизма, фантазм стремится к переходу в плоскость фантазмического пространства. Для экспансии и охвата некой территории сознания и реальности, фантазму необходима собственная тактика. И первым шагом к исполнению фантазма для мазохизста становится отождествление себя с ролью жертвы. Конечная точка этого стремления – приобретение иного онтологического статуса, статуса раба. А раб, в свою очередь, не может существовать без хозяина, в случае Мазоха, оральной матери, «Венеры в мехах». Делез характеризует тактику фантазма следующим образом: «мы наблюдаем жертву, которая ищет себе палача, которой требуется образовать его, убедить его и заключить с ним союз ради исполне­ния своей удивительнейшей затеи»[13].

Роль мазохиста значительно отличается от роли актера. То, что он предписывает себе и своей госпоже, является неотъемлемой частью его стиля мышления, роль мазохиста – это обостренная и гипертрофированная до предела часть сознания, в которой «живет» фантазм, устремление стать рабом позволяет фантазмической части сознания захватить и переконфигурировать всё поле мышления. Сознание как таковое, его рациональная рефлектирующая часть с помощью роли изгоняется. Благодаря роли формируется форпост мазохизма в реальном, наличном мире. Роль выводит мазохиста в безличность, делает его вещью. Но у это вещи есть одна особенность: мазохист – одухотворенная вещь. В пространстве бес-сознательности и без-личности интенсифицируется работа духа, метафизическое движение мазохиста обретает «сверхсветовую» скорость.

Тактика «поиска хозяина» выражает себя не только в смене онтологического статуса, но и в «воспитании» домины. Женщина-мучитель в процессе обучения претерпевает почти те же самые изменения, что и её жертва. Делёз пишет: «тип женщины-палача в рамках мазохизма <…> не является ни истинной, ни подложной садисткой, но представляет собой нечто совершенно иное — нечто та­кое, что существенным образом принадлежит к мазо­хизму и что, не реализуя собой его субъективности, воп­лощает стихию "истязания [faire-souffrir]" в исключи­тельно мазохистской перспективе»[14]. Таким образом, женщина в фантазме обезличивается, становится не вещью, но стихией, gay bareback элементом чистой бытийности, а тело её становится не просто объектом поклонения, но и – через онтологический статус произведения искусства – чистой Идеей[15].

Такова тактика фантазма. Так достигается стремящееся к бесконечности инициации ускорение духа.

 2. Ритуал

Выше нами был описан процесс развертывания мазохистского фантазма. В измерении ритуала фантазм охватывает собой сознание жертвы и через сознание выходит в реальность, создается некое пространство фантазма, которое и есть – ритуал.

Что же это за пространство?

В произведениях Мазоха часто фигурируют зеркала и картины. Эти «окна» в другой, ирреальный мир, сопровождают все перипетии сюжета. Мазохист любит наблюдать отражение или изображение своей домины. Не только удваивать, но и переносить в зазеркалье, в инвертированный мистический мир[16]. Фантазм всегда противопоставляет себя реальности и активно отвергает оную[17]; точнее говоря, отрицается прежде всего реальность сексуального удовольствия. Секс как таковой постоянно отклоняется, «подвешивается», задерживается. То, что ассоциировано с телом-машиной по производству удовольствия приносится в жертву типично Мазоховской «сверхчувственности», пространство ритуала стремится стать областью зазеркального и эстсического пространства. Существует особая точка перехода, «ворота» в ритуал – заключение мазохистского юридического договора, однако, нельзя сказать, что у ритуала есть четкие границы. В той или иной мере, он пронизывает собой всё мазохистское «путешествие духа», являясь - метафорически – матрицей фантазма.

Однако, в структуре ритуала можно выделить ряд ключевых моментов – и не только разделение ритуала на охотничий, земледельческий и ритуал партеногентического рождения, предлагаемое Делезом. Первый «отблеск» ритуальности и ритуала у Мазоха – «анонимные и полуанонимные письма и объявления» (Делез), которые выступают в роли приманки, ловушки для потенциальной домины. Письма – это прямое вторжение литературы и языка в жизнь. Написанное несет в себе широкий спектр смыслов и значений, будучи не только и не столько виртуальностью (символом), но и реальной онтологической силой. Диалектическое воспитание жертвы тоже можно отнести к ритуальным предуготовительным действиям, сродни подготовки языческого капища к жертвоприношению.

Новая, значительная манифестация ритуала возникает в тот момент, когда обучение домины заканчивается и происходит подписание юридического договора. С этого момента действие фантазма выходит в пределы сознания в реальность, а реальность преобразуется, в свою очередь, в некий эстетический, зазеркальный мир чистой Идеи. На этом субстрате в полной мере реализует себя и фетиш и роль. Время останавливается, сексуальность отклоняется и в «застывшем каскаде» сцен начинается подлинная практика мазохизма, искусство suspens’a. В момент, когда напряжение abuse станвится максимальным, происходит итоговый взрыв энергии – инициация. В этом отношении вопрос энергии и тема энергетического взрыва крайне важны, ведь «предаваясь тому или иному извращению, субъект задействует всю (курсив наш – Г.К., И.М.) энергию, которой он располагает»[18].

 3. Инициация.

Сцена с «третьим» венчает мазохистский фантазм. Во многих произведениях Мазоха напряженность удушья разрешается в итоговой сцене, достигающей, подчас, библейского размаха. К примеру, в произведении «Богоматерь» главный герой принимает мучительную смерть на кресте, в «Венере в мехах» кульминация разворачивается в сцене бичевания, где герой также оказывается распятым.

Эти прямые евангельские аллюзии не случайны. То, что переживает мазохист в апогее фантазма, по своей субъективной важности, энергетической наполненности и степени напряжения во многом предельно. Реализация мазохистского фантазма приводит к невероятному антропологическому сдвигу – в человеке разрушается то, что психоанализ называет сверх-Я. Мазохист на пределе духовных возможностей переживает непорочное партеногенетическое рождение[19]. Это одновременно и метафора воскресения Христа и катарсического перерождения, культовой инициации (Из «Разведенной»: «Ты выдержал испытание, ты – мужчина»). В момент энергетического взрыва инициации происходит распад сверх-Я; в образующейся пустоте происходят разнонаправленные и разнородные психические процессы, исход которых зависит от множества факторов – и результат инициации в итоге непредсказуем.

Такова структура мазохизма, понимаемого в качестве концепта. Так фантазм рождается, развертывается, организуется и разрешается. Такова его предполагаемая направленность.

Однако, это теоретическое построение «на выходе» предъявляет весьма вариабельные результаты. Концовки произведений Мазоха предлагают множество вариантов разрешения фантазма, ещё шире опыт, предлагаемый нам историей и эзотерикой.

Попытаемся сделать выводы об исходах мазохистского фантазма.

 

Исходы мазохистского конструкта.

1. Дегуманизация.

Развязка мазохистского фантазма, предложенная Захер-Мазохом в «Венере в мехах» – превращение Северина из жертвы в мучителя – наталкивает нас на мысль о мазохизма как о неудачном опыте. Происходит некий сбой, и растворение мазохиста в безличном разрешается ещё более плотным объединением его с сверх-Я. Перерожденный Северин отождествляет себя с репрессивным отцовским началом. На смену уничтоженной, деконструированной личности мазохиста, приходит личность деспотическая и агрессивная. Сам Северин так подытоживает пережитый опыт: «… кто позволяет себя хлестать, тот заслуживает того, чтобы его хлестали. Мне эти удары послужили, как видишь, на пользу: в моей душе рассеялся розовый сверхчувственный туман, и теперь никому никогда не удастся заставить меня принять священных обезьян Бенареса или петуха Платона за подобие Божие»[20]. Договор с дьяволом сменяется одержимостью, но не совсем в Делезовском смысле: в личность Северина происходит обострение агрессивности, он уходит в кокон апатической самозащиты и жестокости. Его едва ли можно назвать садистом хотя бы потому, что его насилие не имеет связи с удовольствием и сладострастием. Опыт, полученный Северином – психологическая травма, нарушившая целостность личности, проваленный эксперимент перерождения.

Жиль Делез приписывает причину неудачи домине, которая не может удерживать себя в жестких рамках роли «чистой стихии»: «героиня никогда не бывает уве­рена в своей способности придерживаться навязанной ей мазохистом роли и предчувствует, что в любой момент ей угрожает опасность либо отпасть в первобытный гете­ризм, либо опрокинуться в конечный садизм. Так, в "Разведенной" Анна объявляет себя слишком слабой, слишком капризной — капризы гетеры — для того, что­бы осуществить идеал Юлиана. А Ванда в "Венере" ста­новится садисткой лишь в силу того, что не может боль­ше придерживаться навязанной ей Северином роли ("Вы сами задушили мое чувство своей фантастической преданностью, своей безумной страстью...")»[21]

Так разрешается «классический» мазохистский фантазм. Попытаемся проследить дургие исходы мазохистских конструктов.

 2. Перерождение. Обожение.

Мазохистский опыт неразрывно связан с опытом религиозной мистики. Аскетические техники по своей структуре во многом сходны с описанной нами моделью. К примеру, в работе архимандрита Георгия «Обожение как смысл человеческой жизни» находит яркое выражение мазохистская тема. Вот один из брутальных пассажей: celebrity porn «И Святые Отцы повторяли: "Даждь кровь и приими Дух". Иными словами, мы не примем Святого Духа, если наше сердце не прольет кровь (курсив наш – Г.К., И.М.) в борьбе за очищение от страстей, в борьбе за покаяние подлинное и глубокое, за приобретение внутренних христианских добродетелей»[22]. В главе, описывающий условия обожения, появляется тема смирения, подчинения себя воле хозяина: «Вообще говоря, послушание духовному отцу - очень существенная сторона духовной жизни, благодаря lesbian porn которой мы приобретаем церковный дух мученичества во Христе, и которая делает законным наше подвижничество, призванное возвести нас в единение с Богом»[23].

Подобные рассуждения попадаются и в «Философской антропологии» Карлоса Вальверде[24]: «Но страдание имеет настолько личный характер, что убеждает нас: каждый должен жить, сознавая свою ответственность за собственную уникальность. В последнем счете каждый остается наедине с Бытием, то есть с Богом» и далее, рассуждение о Гегеле: «Гегель, можно сказать, символизирует человеческое страдание в том, что он называет «несчастным сознанием» («Феноменология духа»). Это сознание, разорванное и раздвоенное, ибо оно ищет свой объект только в том, что находится в недостижимой дали; по сути, это сознание раба, которое отражает его жажду слиться с хозяином в абсолютном совершенстве».

Тема отречения от Я пронизывает религиозную и мистическую литературу. Такое описание мистического опыта мы встречаем у Плотина: «Бывает же сам он тогда в состоянии такого объединения, самососредоточения, в котором не сознает никакого различия ни в себе самом, ни по отношению ко всему другому. В этом его экзальтированном состоянии никакая душевная деятельность себя не проявляет: ни гнев, ни желание, ни рассудок, ни даже мышление. Можно сказать, что он тут и сам весь как бы исчезает, ибо восхищенный и исступленный, очутившись в полном уединении от всего и в совершенной тишине, погрузившись всецело в глубину собственного существа, не обращая внимания ни на что другое, даже на самого себя, он словно столбенеет, весь обращается в полный, чистый покой»[25].

Таким образом, мы можем усмотреть явные аналогии между некоторыми религиозными текстами и мазохистским концептом и констатировать мистический религиозный опыт как опыт мазохистского переживания. То, что православная религиозная традиция называет «обожением», сопоставимо с «партеногенетическим рождением». Значит, обожение, в отличие от «неудачных опытов» романов Захер-Мазоха, можно считать удачной реализацией сверхзадачи мазохизма. Приверженность страданиям, подчинение воле духовного отца и отказ от личности выливается в «перерождение во Христе», партеногенетическое рождение, обретение святости.

 

3. Со-идентификация.

Обожение – не единственный исход инициации, который можно усмотреть в рамках духовной литературы. Другим вариантом развития событий может быть перерождение индивида в безличности. Мазохист, подвергаясь воздействию abuse устраняет, отклоняет собственную личность. И ситуация может разрешиться таким образом, что по прошествии иинциатического «взрыва» происходит партеногенетическое мертворождение. Сознание индивида размывается, он сливается с неким коллективным разумом, который в православной религиозной традицией отождествляется с церковью. «Современный толковый словарь»[26] дает следующее определение собрности: «Рассматривая соборность как специфическое достояние православной традиции (соборность как совокупный разум "церковного народа" в отличие от религиозного индивидуализма протестантизма и авторитаризма папы в римско-католической церкви), А. С. Хомяков истолковывал ее [соборность] как общий принцип устроения бытия, характеризующий множество, собранное силой любви в "свободное и органическое единство" (в социальной философии наибольшее приближение к этому принципу усматривалось в крестьянской общине)». В свете подобного определения пристрастие Захер-Мазоха к описанию религиозных сект раскрывает в себе новые грани.

Сознание мазохиста, утратившего личность, смыкается с сознанием ему подобных, образуя некий вариант духовного единения, самоидентификация подменяется со-идентификацией. В поле коллективного разума налаживается циркуляция монотонных идейных потоков, бесконечная репликация «первичной» идеи, воспринятой под воздействием abuse. Вновь обратимся к показательному тексту архимандрита Георгия: «И наконец, в Церкви мы участвуем в общении святых, узнаём радость единства во Христе. То есть мы перестаём быть отдельными Её членами, а становимся единым целым, живым организмом в братском единении не только друг с другом, но и со всеми святыми Божиими - как живущими ныне на земле, так и уже отшедшими»[27].

В поле коллективного разума, создаваемого церковью, размываются границы между живым и мертвым. Со-идентификация подразумевает участие не только живых, но и мертвых – ещё одна возможность «помыслить Танатос». Соборное существование происходит в пределах взаимопроникновения Эроса («божественного эроса») и Танатоса (культ мертвых).

Однако религиозность – не единственный метод подключения к со-идентификации. Романы антиутопии предлагают свой взгляд на мазохистский опыт. gay porn videos Все антиутопии основаны на одном и том же принципе- противопоставлении критически мыслящего героя безмолвному большинству «народных масс» и системе репрессий власти. С позиций мазохизма состояние народных масс можно описать, как перманентный abuse, а «декорации», в которых разворачивается действие романа имеют много структурных сходств с мазохистским конструктом. В свою очередь, роман-антиутопия сохраняет некую преемственность в отношении реально существующих социальных и политических репрессивных машин и опыт, запечатленный в литературе можно считать в определенной степени эквивалентным реальному историческому опыту.

Действительно, в репрессивно организованном обществе каждый испытывает непрекращающееся давление унижения со стороны госаппарата. «Массы» не подвергают импульсы власти критическому осмыслению и становятся страдательным, мазохистским элементом. Постоянный abuse сначала размывает границы личности, а затем и вовсе её разрушает, подменяя самоидентификацию со-идентификацией. Процесс аналогичен описанной выше соборности: место духовного отца занимает Вождь и Партия, пространство фантазма – идеологическим коконом, формируемым вокруг субъекта.

Таким образом, перерождение в коллективном разуме можно представить как опыт пожизненного «застывания» в пространстве традиции (ритуала).

 4. Зомбификация.

Другим, наиболее экстремальным опытом унижения, является опыт узника концентрационного лагеря. Сама специфика этого репрессивного пространства предлагает выбор между опытом предельного унижения и физической смертью.

Обратимся к писанию психологии узника концлагеря, предложенному психологом Бруно Беттельхеймом.[28] В описании отчетливо проступают выделенные нами структуры. «Заключенный – пишет Беттельхейм. – тем более должен как-то справляться со своей агрессивностью, и один из самых безопасных способов – обратить её на самого себя. При этом усиливаются мазохистские, пассивно-зависимые, детские стереотипы поведения»[29].

Атмосфера abuse и концлагере настолько насыщена и отлична от других описанных нами вариантов, что результат инициации тоже крайне необычен.

Выделим опорные точки совпадения с мазохистским конструктом. В лагерной жизни часто фигурировало наказание розгами, постоянно существовала угроза этого наказания, но оно крайне редко приводилось в действие – не только отсылка к фетишу (вспомним и необычный фетишистский «дизайн» нацистской военной формы), но тот же suspens, «застывший каскад» сцен, незавершенность и запаздывание реализации жеста.

Суровые лагерные условия требовали от заключенных «усреднения», слияния с толпой. Отказ от индивидуальных черт. Подмена имён номерами, подмена одного заключенного другим на работе и при исполнении наказаний – всеобщая анонимность. Беттельхейм относит такой вариант поведения к опыту обезличивания: «Анонимность была способом борьбы с лагерными опасностями. Но она же означала, что человек сознательно старается избавиться от своей индивидуальности и инициативности»[30]. Обезличенный заключенный подвергается постоянным унизительным переживаниям, страху, угрозам, и наконец – жестоким пыткам. В этом фантазмическом пространстве, сотканном из лагерных слухов и небылиц, постоянной смены условий труда, законов существования приводила к «срыву» сознания и размыванию границ между реальным и иллюзорным[31]. В этой искаженной реальности происходила трансформация образа надзирателя: в пространстве фантазма он превращался из конкретного человека, «фашиста» в безличный элемент, несущий в себе заряд чистого Танатоса, в абсолютное Зло. Беттельхейм пишет по этому поводу: «Они [заключенные] приписывали им всё, что считалось злом, делая, таким образом, СС ещё более могущественной и устрашающей. Такой «перенос» мешал заключенным хоть в какой-то степени видеть в эсэсовцах реальных людей; они становились воплощением чистого зла».[32] Чистый Танатос «заражал» заключенных, превращая их в ходячие трупы, которых называли мусульманами. «Процесс превращенияв мусульман бы достаточно нагляден. Вначале человек переставал действовать по своей воле. <…> На данной стадии такие люди ещё подчинялись приказам, но слепо и автоматически, без избирательности и внутренних оговорок, без ненависти к издевательствам. Они ещё смотрели по сторонам, по крайней мере, «двигали глазами». Смотреть прекращали много позже, хотя и тогда продолжали двигаться по приказу, но уже никогда не делали ничего по своей воле. Прекращение собственных действий, как правило, совпадало по времени с тем, что они переставали поднимать ноги при ходьбе – получалась характерная шаркающая походка. Наконец, они переставали смотреть вокруг и вскоре наступала смерть»[33].

Таким образом, превращение в «мусульманина» представляет собой постепенное, мучительное поглощение личности чистым Танатосом, приводящее к физической смерти.

 5. Смерть.

Не следует упускать из виду этот предельный исход мазохистского фантазма. Физическая смерть может наступить в любое время, не только в развязке, как, к примеру в «Мардоне» или в случае смерти «мусульманина». Мазохистский опыт самоистязания настолько опасен, что любое «злоупотребление» в этой сфере может сказаться фатально.

Подведем итоги: мы выяснили, что мазохистский конструкт является одним из наиболее распространенным механизмов духовной инициации, и в страивается в различные цивилизации в различных сферах и на разных уровнях. Мы уточнили описание мазохистского фантазма, предложенное Делезом и выявили явное сходство с предложенным Делезом гораздо позже понятием концепта. Мазоистский фантазм функционирует как концепт и имеет следующие составляющие: фетиш, роль, ритуал и инициацию. Эти ключевые компоненты, отличающие фантазм от других психофизических конструктов, помогли нам выявить мазохизм во многих сферах человеческой жизни и предположить исходы мазохистской инициации, такие как дегуманизация, обожение, со-идентификация, зомбификация и физическая смерть.

 

< Prev		Next >