Сайт журнала "Слова"

Опубликовано на сайте www.gkatsov.com

Арефа

1.

«И грустно задавать себе вопросы "нужно ли жить дальше?", когда жить уже надоело, жить уже не хочется,» - думал о себе Арефа и такие прошедшие годы виделись куцые, такие бесцветные дни всей жизни вспоминались безлично, что вовсе невмоготу становилось за столько истраченных впустую дыхания и надежд.

- Есть ли где вообще человек, зверь или такой объем воздуха, который во всем мне напаскудил? - шептал Арефа, возводя глаза к пролетающей по небу птице - и подождал долго ответа, и опять не расслышал ответ.

Тополиная аллея вела к городскому кладбищу. Вокруг стоял июнь, по самый пояс утопая в тяжелом пуху, и ветер тонул жалобно в бледных кисельных берегах, не в силах оторвать ни единой пушинки, прикипевшей к раскаленному асфальту. - Тени, какие тени, - вглядывался Арефа в отпечатки тополиных крон и все ждал, о чем поведает это гибкое томление крапа, это пегое смещение крепа по пыльной, высветленной прозрачным солнцем дороге, но не понял ничего из сказанного тополем, и ничего не разобрал в яркой дрожи пылинок, с которыми вести беседу лишь вдоль протяжения луча.

- Что ж ты довел меня, сука, - закричал Арефа куда-то высоко, в привольно голубую глубину, - довел до того, что я сам теперь пришел умирать в могилу, а тебе, курва, так же сверху смехом веселиться да изголяться по-прежнему! Подохни за всех нас, гнида фашистская, - кричал Арефа, пуха не вороша последним своим страданием, - умойся моей кровью, раз тебе это в радость, - срывал с груди рубаху Арефа и яро крутил ее над головой. - Сам ухожу! Видишь, иду в могилу - и нет больше твоей воли, сопля небесная, нет в тебе силы мне мешать, козел ты рогатый! Я плюю на тебя, плюю в твою ряху потную - и не покаюсь, не побоюсь кары, потому как предатель ты нашего рода, если хоть когда-нибудь существуешь. А ведь существуешь? - сам себе потный, спросил в какой-то отчаянной надежде Арефа, но небо отозвалось лишь шуршанием муравья да сухой глины оползнем.

- Та-ак, - сухим смехом обрадовался Арефа и срочно заторопился к кладбищенским воротам.

2.

Давно не ходил на кладбище Арефа. Только кладбище изменилось очень.

Вдоль аккуратных аллей выстроились ухоженные надгробья, словно принявшие полуденный душ. Строгая эта праздничная геометрия утопала в жасминах, астрах, пионах, страусах, флоксах, удодах, магнолиях, розах, павлинах и павах. Над бассейнами с водой цвета небесного сапфира застыли плакучие ивы, и застыли желтоносные мирабели, сквозь прозрачную толщу воды любуясь хариусом, лещем, жерехом, золотистым окунем и мечтательным осетром. Туя и тис окружали кладбище вдоль ажурной его ограды - и голова шла кругом от обилия запахов и цвета: терпких, сладких, возбуждающих запахов и сочного всепроникающего цвета. Истинно, никакой музыки не требовалось здесь, в этом благом месте, где все было рождением музыки, ее молчаливой гармонией.

Арефа остановился у желтой обочины, не наблюдая никого человеческого рядом. Все могилы были заселены, а разукрашенные в яркие цвета надгробья карнавальным своим буйством требовали от Арефы всего, склоняли к чему-то чуждому, к радости, что ли, к веселью незамедлительно здесь, на кладбище, куда Арефа пришел найти могилу - и он опешил, не смея понять, к чему в его смерти все эти краски, и зачем их не было для Арефы никогда прежде. Арефа читал длинные эпитафии, золотом впечатанные в топаз, малахит, лазурит и яхонт, в свежевыкрашенные охрой, былинным суриком и перламутром деревянные плиты, читал рукописные подписи скорби и горя, нанесенные дурашливой рукой, и не разумел очумелым своим мозгом где же он все-таки оказался.

3.

- Да-а, проговорилась тонкошеяя дрофа, важно шествуя по тропинке. Словно испорченным эхом в ответ, за спиной Арефы зазвучал короткий зевок. Обернувшись, никого близко Арефа не обнаружил.

- А ты не боись, Арефа, - поднялся из кустов жимолости малорослый мужичок, ладонью потирая заспанные глаза. Спустя время, со сладкой полуулыбкой он добавил, - пришел-таки.

Мужичок одернул длинную-предлинную перелатанную рубаху и основательно нагнулся к ведру с малярной кистью. И теперь лишь выбрался на тропу. Вид он имел неряшливый и неказистый. До чего ж ты неказистый, Арефа, заметил мужичок и, протянув короткую руку, представился:

- Филя.

- Папу твоего сторожил, - неожиданно высоким голосом проговорил Филя, - как и деда твоего, тоже Арефу, кстати. Теперь твоя очередь радовать Филю спокойствием с послушанием, - продолжал Филя, всматриваясь в лицо Арефе, словно запоминая черты его с первого раза и навсегда. - Хотя к чему Филе вас сторожить, когда с такого кладбища никуда бежать не захочешь.

- Ты смотри, - как бы призывая к Арефиной мудрости, сторож показал рукой в окрестные кущи. - Тут, Арефа, такой курорт, что Ялте делать нечего, Филя врать не будет. А возьми повыше - Сочи какой-нибудь - так и разговора нет: против кладбища такого калибра все мировые знаменитости, что там говорить - Цхалтубо с Херсоном - нули!, - все также на одной высокой ноте вещал Филя, но что-то неведомое затаилось в его взгляде, неузнаваемое и оттого пугающее, едва подумал со страхом Арефа, как сразу Филя склонился к Арефе, к самому уху Арефы приставил холодные губы и медленно, как молитву в литургии, заговорщически произнес, пропел щемящим душу шепотом: ПОЙДЕМ АРЕФА ЗДЕСЬ НЕДАЛЕКО.

4.

Шли они долго, хотя Солнце не садилось вовсе: как торчало в зените, с тем и осталось без интереса. По пути все чаще попадались павлины с распущенным хвостом цвета зеленого моря, выползали аллегатры-хищники на середину тропы или вепрь выбегал, ластясь к коленке спокойного Фили. А то еще бабочки летели в линию, будто кривляя ползучих под ними гадов - жирных боа, каверзных аспидов да ящерицу-медяницу. И еще: вместо тени тополя, запросто можно было наступить пятнистого налима, которых стаями кишели по краям дороги, среди мальков, пузырьков икры и нитей темно-лиловой хлорелы. Виньетками всякая жизнь бушевала у обочины.

- Это все покойники, не боись, - заметил Филя, путешествуя мимо.

И по-хозяйски осматривал надгробья, подкрашивая облупленные места и затемненные от сырости участки, правил линялые надписи, выставлял строго по отвесу деревянные кресты и покосившиеся оградки, то есть мастерской рукой отмерял пространство, в котором был полноправен и высокочтим.

- Так пришли ведь, - после долгого пути кивком показал Филя на квадратную поляну.

В дальнем углу стоял черного кирпича дом, на два окна и с покатой черепичной крышей.

Поляна была short term loans сплошь заселена собаками.

5.

Собаки сидели разномастные, от бланжевых через все оттенки до фиолетовых. Дышали они в такой тесноте, что поляна казалась свежевспаханным бугристым полем. Высунув языки, собаки встретили Филю музейным молчанием и лишь напряженно подрагивающие уши да сопение с кашлем выдавали в них чувствующих вообще что-либо.

- Всё тоже мертвецы, - сказал Филя, доставая из принесенного с собой ведра зеленоватые мясные куски.

- Сейчас их подкормим, дорогих Филиных собачек, - швырнул Филя вымоченное в краске мясо в самую собачью гущу. Хруст и чавканье раздались в ответ, но основная собачья масса хранила прежнее спокойствие.

- Вон там, видишь, - показал Филя пальцем куда-то в середину поляны, ближе к чернеющему дому, - там и есть твоя могилка. Сейчас только собачек покормим, раз они так хорошо Арефину могилку сторожили, - подбросил Филя очередную порцию мяса, - раз нас в полном сборе дождались, милый ты наш Арефа, - в голосе Фили слышались подобострастные нотки китайского мудреца, - дорогой ты наш Арефа, друг мой. Филин друг добрый.

6.

Арефа посмотрел на ближних к black porn нему собак.

- Хорош, да? - спросил Филя, тут же пальцем подзывая альбиноса-сеттера с выпученным огненным глазом и клыками величиной с ненависть альбиноса ко всему живому. Собаки как-то сразу оживились.

- Вот, Эдуард, - показал в Арефину сторону Филя и сеттер добродушно затявкал, виляя выщипанным хвостом. Филя улыбнулся.

- Покажем Арефе как прыгаем, подбросил руку с кровавым куском Филя и зарычал, - взять!

Сеттер в мгновенье подпрыгнул, но не достал.

- Взять, Эдуард, мать твою, - опять поднял руку Филя и раздасадованный пес бросился на мясо, но рука резко ушла вверх, отчего сеттер лишь клацнул челюстью, разбрызгивая во все стороны слюну. Собачество словно обсуждало происходящее, такой шум стоял на поляне. Едва коснувшись земли, Эдуард "свечой" взмыл в воздух, вытягивая тощую шею, старательно вытягивая лапы, но тут игриво настроенный Филя съездил по собачьей морде кулаком – и сеттер, проворачиваясь в суматошном сальто, отлетел от Фили метров эдак на семь, клыками дырявя комья горячего воздуха.

- Хорош, а! - восхитился Филя и тут же вытащил из собачьей стаи кривоногую дворнягу невозможного цвета.

- Вот на, - заиграл Филя жирным куском говядины перед носом дворняги, а кривоножка скалился в ответ и рвал мясо в клочья, дрожа от рабской покорности к императору-инквизитору Филе Великому.

- Давай, Мао, сучий потрох, - призывал Филя к прыжку и подбрасывал дохлятину, смеясь над потугами дворняги достать кусок в неприлично низком прыжке.

Именно в тот миг Арефа отвел глаза от происходящего и обнаружил, что все собаки с интересом следят за разыгранным спектаклем - и смеются в свою очередь, по-звериному щурясь. Беззвучный их смех, лукавые взгляды, довольное посапывание говорили о многом, только куда больше, чем можно было бы сказать словами.

- Вот так, голь китайская, - отдал Филя мясо, тяжело дыша после, очевидно, непривычной для себя активности.

- Сторожа - что надо, - проговорил Филя, уже почти успокоившись, и спросил:

- Сталина видел?

Арефа тщательно оглядел многоцветное собачество.

- В детстве я видел Сталина, - сказал Арефа и уверенно показал на лысую, зеленоватого оттенка гончую.

- Ой, смех, - оживился Филя, а псы с удовольствием залились кашляющим смехом.

Сквозь нарастающий шум Арефа с трудом разбирал Филины animated porn слова.

- Да ты что! - под общий хохот и гам слышалась Филина речь. - Это ж сука! Франция ихняя, Жанна Французская, а ему - Сталин!

И уже вовсе неприятно Филя икнул от изобилия безостановочного веселья. Псы, само собой, старались вовсю, так что оскорбительный лай раздавался отовсюду.

- Никакого Сталина не вижу, - обиделся Арефа - и сразу углядел Сталина: порфироносный бульдог, с резиновой повязкой на левом глазу, дрожал тугими ляжками, совокупляясь с крепышом-болонкой.

Поднявшись на задних лапах, Сталин интересно выступал из общего фона, оттого крепкая голова его, чудом не соскользнувшая в складки шеи, гляделась особо значительно.

- Как лезет, а! - любовался Филя самозабвенной парой. - Чего им жрать, когда такие скачки! И ведь смотри: он - кавказец, она - премьером в Альбионе, а чего интернационал делает! Уважаю интернационал, - задушевно продолжил Филя и от полноты чувств качнул головой.

Разбираясь в своих недавних ощущениях, Арефа смог прояснить для себя лишь одно: умирать не хотелось.

7.

- Помирать не охота?

- Не хочу.

- А ведь сам пришел...

- Было. . .

- Теперь придется. Хошь не хошь, а придется.

- Попозже.

- Это всем - попозже! Кому умирать, коли откладывать?! celebrity nude Мне ведь кого-то сторожить надо.

- Не без того.

- Тогда давай, иди. Собаки пропустят.

- А если собакой.

- Не, собакой нельзя.

- Умереть же!?

- Никак собакой нельзя. Тут, сам видел, имена какие! Даже цветом собаки не быть.

- Вот: цветом собаки, да?

- Не получится. Разве ж Эль porn cartoon Греко ты какой?

- Никакой.

- А в колер собаки цвет народа идет. Не, не быть!

- Да хоть. . .

- Тоже нет. Вона вокруг сколько собачьего дерьма - и все тоже уважаемые, рабочий люд по смерти. Разве что ты из?..

- Никакой.

- То-то! Дерьмом еще заслужи поди.

- Тогда как?

- Вот так: иди себе с миром. Поляна перед тобой.

8.

Вроде тише стало. Псы разбрелись, неведомо как уплотняясь по краям поляны. В самой же ее сердцевине была вырыта широкая могила. Из ее похотливой глубины тянуло гибелью.

- Иди, иди, - дружески махнул рукой Филя и Арефа ступил к могиле, тяжко пошел по свалявшейся траве, вдыхая запахи псины и мочи.

В каком-то удушающем трансе остано essay writing вился у самого края могилы и неподвижным зрачком заглянул в зовущую собственную смерть. Собаки зевали рядом, только уже невозвратимо далеко. Глядя в клубящуюся под ним черноту, Арефа еще раз позавидовал собакам.

За кладбищенской оградой, неожиданно подступившей к самой поляне, послышались голоса.

- Ну же! - celebrity porn pics ободряюще прокричал Филя с периферии жизни.

- Нужен! - отозвались эхом голоса за оградой и все громче раздавались оттуда голоса, все большей собиралась толпа за оградой.

- Уже их очередь, Арефа, - с невообразимой высоты прокричал Филя и голоса отозвались воплями, в единый гул стекаясь у края алчной могилы.

- А ты сам? - понимая, что теперь хотел бы понять, проговорил Арефа.

– Ты сам есть ли? пораженный бесценной догадкой, buy xanax online склонившись к самой пустоте, спросил вечный Арефа.

9.

- Умирай скорей - смерти нет, - тысячеголосый ропот пронесся над поляной. Оглянувшись, Арефа увидел сквозь прутья ограды собак, которые смеялись так заливисто, как только могут плакать и смеяться осипшие камни.

- Нет, нет, - визжал Филя, тенью отплясывая по стене черного дома - и "нет, нет" послушно отзывалось эхо, расшатывая веселящимся фальцетом стекла тонких оконных рам.

- Да-а, - сквозь многолюдье и Филин хохот Арефа расслышал свистящий шепот, бесстрастный выдох черноты - и это было первое, что разобрал Арефа-счастливый, холодея навстречу всепроникающей истине.

Притяжение hot lesbian porn в зеркалах

Клан Рыжего Томаса расположился поперек опушки: сперва Старая Лиза, за ней Бобби, Мелодичный Майкл с умильно влюбленной Клаудией К., Липкий Кэлли, Берта, и так до самого Рыжего Томаса, который строго отдыхал, опустив голову на лапу. Все ждали возвращения Хромого Дика. Следы его на краю тропы давно запорошило снегом, сегодня снег падал полый и выбеленный досуха. Шерсть на животных клана покрылась вовсю белая пока Хромого Дика не было.

Рыжий Томас коротко зевнул, качнувшись с бока на бок. Это был первый звук сквозь тишину с самого утра. Тут же зевнул непоседа Бобби, выпуская пар из густо-красной глотки, и поерзал на месте молодым телом. Лет триста прожил Бобби в этом лесу и в свои годы не привык чересчур долго предаваться безделью. Он даже поскулил со скуки, не особенно раздвигая бешенные челюсти с дугами янтарно-спелых зубов, а Мелодичный Майкл подхватил вслед за Бобби, невнятно поддержал тяу-тяу-тяув, совсем по-щенячьи,

А ведь здоровый мужик, замолкая, подумал Бобби вне уважения к натуре Мелодичного Майкла; Майкл был крупнее Бобби, хотя и моложе лет на восемьдесят, но чувствительно выше, так что в три шага мог дойти от опушки до Сухого Озера, и когда он шел, пригибая верхушки деревьев, лес обмирал в услужливом волнении. Только злее был Бобби, притом никак не выше Майкла. И реагировал на посторонних быстрее Майкла, и видел лучше не только днем, но и ночью, но и днем, но и ночью видел зверей на глубине травы, или видел лисицу под собой между деревьев днем. Как ночью, когда видел не хуже Майкла, которому всего-то лет двести, а днем такое видит, какое совсем щенку лет в пятьдесят-семьдесят и видеть признаться стыдно, не говоря про ночью, поскольку ночью обязательный закон спать, а чтобы видеть, нельзя спать никак - только видеть, как видеть днем, чего Майкл никогда удачно не умел, хотя и был собакой огромной, почти как Рыжий Томас, но Рыжий Томас отлично видел и днем, и ночью, как Бобби, а Майкл что днем, что ночью видел без разбору плохо, как Бобби не видел, и потому редко годился Майкл для охоты, вообще мало для чего годился, я так себе думаю, разве что Клаудиа К. ему нравилась и он еще готов был годиться - что днем, что ночью, но куда ему до Бобби, хотя Бобби и ниже его днем, и совсем меньше ночью. Ночью все меньше самих себя, но Бобби кажется, что он - особенно, и это не расстраивало грустью, так как Бобби себе цену знал, он се6е представлял собственную цену, и вот он покупатель, и спрашивает «Сколько это будет стоить?» - какова цена Бобби, если Бобби-покупатель хочет узнать Бобби-цену? И тут он узнавал себе цену, на какую претендовать не решался Мелодичный-Увалень-Майкл, или там еще любой Майкл, которого может и не '"майкл" зовут, но главное - что не Бобби: КТО ДРУГОЙ, если не Бобби, такой цены не стоил! И даже когда снег опускается сплошь до отсутствия видения, тишина рядом, и Рыжий Томас велел собраться на опушке ждать Хромого Дика, даже тогда Бобби знает себе цену и цену Майклу, который против Бобби вообще за бесценок пойдет, поскольку против Майкла Бобби вообще цены нет. О чем Клаудиа К. представление имеет, поглядывая мельком в сторону Бобби; и еще неясно, чем такое кончится - такие взгляды и такой бездарный Майкл.

И если многое пока непонятно, то не так, чтобы непонятно, а hot lesbian porn потому что многое и предстоит вовремя разобраться.

А Бобби разберется быстрее Майкла, поскольку реагирует быстрее, и дальше видит, и реагирует быстрее видеть ночью и днем, и целый день, и всю ночь, и весь день, и "что, весь день она так срать будет?! - спохватилась женщина в розовом купальнике и заговорила от топчана к согражданам пляжа. – Она же заболела, а вы как не видите! У собаки живот, она уже весь пляж засрала, кругом пляж в говне, побегает, а потом спит, и снова срать бегает, а вы ничего не видите!" - в розовом говорит с одышкой, такой голос рядовой интеллигенции, почти мелодичный.

"В самом деле, - подключается справа блондинка с девочкой в полотенце после купания. - Кто-нибудь наступит, и дети играют все-таки. Вон прямо при подходе к воде лежит, а люди идут - и кто-нибудь обязательно наступит.

Все-таки, отдых для людей, а не собачьи туалеты," - блондинка закуривает и выдыхает все в дыму слова: "Как так можно!" Хозяйка при этом мягко гладит собаку по рыжеватой шерсти, сидит на песке глазами в воду и намеренно молчит. "Вы будто не слышите, - заводится крупный муж блондинки, - или уведите собаку, или вам…" “как вам нравится! - вступает "на повышенных" в розовом, - что за люди!" "еще делает вид, будто глухая, - накаляется блондинка, а хозяйка нагнулась к собачьему уху: "спи-спи", - и ухо дрогнуло вверх, напряглось под посторонним звуком, но это оказалось вздохом Старой Лизы и никаким не приходом Хромого Дика. Старая Лиза теперь совсем старая, лишний жест совершает с трудом, чаще шумно, и голову поворачивает громоздко, как башню покинутого временем танка. Хотя лет семьсот назад о Старой Лизе передавали удивительные истории: и как она одна угробила стадо Питонов, а самый крупный из них был выше столетней пихты, но не намного ниже Старой Лизы. Потом видели всех питонов неживыми, с перекрученными шеями и рваными следами от собачьих зубов и когтей. Или, как Старая Лиза была прекрасна, к ней сватался легендарный сам Великий Банги, а Лиза в ту пору виляла хвостом и все не давала ответа, пока не случилась эпическая война с собаками Каменного Ущелья, собаки клана победили, все объединились в один Клан, но Великий Банги погиб. А Старая Лиза сразу постарела. Только легенд прибавилось еще больше. Рассказывали как Старая Лиза могла ходить к Великому Банги спрашивать совета, чтобы затем передавать слова Рыжему Томасу; и как в полнолуние Старая Лиза приводит предков на Поляну, а предки не нам чета, они жили по тысяче лет и силу имели, равную исключительной их мудрости, - предки слушают голоса леса и говорят с собаками Клана, навещая их сны, и каждый вправе узнать о себе завтрашнюю новость, и спросить совета у Великого Банги, но тот, кто утром помнит ответ, становится пророком Клана и к вечеру ему предстоит стать жертвой, поскольку Клан Рыжего Томаса не должен иметь пророков. Таково завещание Великого Банги. Одной Старой Лизе дозволено знать, зачем не нужны пророки. Оттого Старая Лиза всегда молчит, беседуя наедине с Рыжим Томасом. И все молчат, когда Старая Лиза уводит Рыжего Томаса к беседе, даже бестактный Бобби садится молчать, поджав пушистый хвост, причем тучи мошкары его одолевают сразу (О, доля! вай-вай-вайя!), а Бобби ударить лапой не смеет, раз приходится беседа.. И Мелодичный Майкл глохнет скулить на весь лес, воображая всецело из себя Маэстро: возится в стороне ворошить муравейник, а то слизывать гнезда птиц с верхушек деревьев и вялый желток из птичьих яиц стекает по мохнатой морде Мелодичного Майкла, так что даже смешно представляется такое видеть, такое лучше не видеть, иначе будет смешно, и не дай-то бог грешным делом встревожить тогда тишину. Уже шумная Клаудиа К. - и та сплошь спокойна, пока Старая Лиза говорит Рыжему Томасу. Клаудиа К. совсем красива: стройная, с тугими ягодицами и рядом упругих сосочков, божественно-трогательных от передних гибких лапок до бесконечно-сладостной складочки пизды, и томный голос, и бледно-ангельская масть с розовой нежной кожей, вовсю призывной, цвета похотливого языка, который Клаудиа К. с удовольствием предлагает для поцелуя. Невероятной Клаудии К. в симпатию мудрость Рыжего Томаса, неуемная сила Бобби, придурковатость простецкая Хромого Дика и бестактный юмор Красавчика Лео, убитого Охотниками на Людей во время прошлой недели, собственно, из-за чего и весь сыр-бор, и Хромой Дик из-за чего к ним пошел, а теперь Клан не дождется его возвращения, но выбирает Клаудиа К. чаще Мелодичного Майкла, хотя никому не отказывает; а у Мелодичного Майкла - это же смешно, я так себе думаю, что выбирать-то у Мелодичного Майкла нечего, кроме его беспрестанных мелодий, в отличие от Бобби с таким отличным крупнокалиберным Бомбино, который шустро вскакивает, едва Клаудиа К. окажется рядом. Бобби вспоминал красивые рассказы о предках, влюбчивых друг в друга так страстно, что ночь любви длилась столетиями, а день отдыха занимал короткое время спуска к водопою; о Великом Банги и его кокетливых женах: нежные сучки с трогательными именами, в которых застыли ритмы тысячелетий - Тамити, Лория, Нуйга, Пао-Лоо, Брена, Йярпа, Адата, Адифь, Рикафоло, Вума! Когда они успевали сотнями рожать героев клана (!), когда только и занимались, что ночь ебли сменяли днем ебли, отчего день прорастал в ночь мигом, а ночь становилась днем незаметно под призывные стоны разохотившихся самочек, под манящую их течку, и повизгивание, и неуемное желание кобелей с круглыми глазами и терпкой пеной у губ. И не было сильнее Клана ничего на тогдашней почве Земли, и в воздухе Земли, и в слоях воды Земли, а если приходились враги, то от победы к победе множился успех воинов Великого Банги, и слава полководцев Великого Банги, легендарных Кало, Райпа и Реннопа. Что и кто могло стоять против гигантских собак, в совершенстве неуязвимых, достигших тысячелетий времени жизни?! Их различные голоса будили по утрам округу и если зверь шел против них врагом - зверь погибал кошмарно, но пока длилась битва не начиналось утро, потому как некому его было открывать собачьими голосами, а никто другой не решался, пока собакам было до битвы, а не до подавать рассветные голоса. И если дерево становилось врагом против Клана - уничтожалось дерево. Так не стало Мирового Дерева, в котором возраст задержал время и место которого на Земле начиналось с ее сердцевины.

А Мировая Гора была союзником Клана - и так спаслись Камни Горы, и Травы Горы и ее Волки, пока Великий Банги создавал историю потомкам. И теперь потомки чтили предков, о которых знают такую Историю. Безысходно: и Бобби, и Хромой Дик, и все нынешнее племя Клана - не то, что Клан времен Великого Банги, но и сейчас нет Бобби равных в лесу по силе, по силам ему выйти против всякого, кто равен ему по силам, а кто ему по силе равен, когда нет равных по силе врагов у Бобби, и даже для Мелодичного Майкла не найти по силе врага, хотя куда там сравнивать силу Майкла с силой Бобби, который просто бессилие перед силой Бобби, просто потому, что перед силой Бобби нет сильнее силы ни у кого, ведь только представить, кем были предки Бобби, если Бобби сегодня их силе завидует! Таких богатырей-предков не было ни у кого, оттого и потомки их стоят предков, а значит некого Бобби бояться, и Охотников на Людей не надо бояться, поскольку людей Бобби убивает быстрей и чаще, хотя Охотники тоже не из слабых, но они убивают только людей, оттого и пасти их меньше злобны, и клыки малоостры, раз не охотятся на деревья, как собаки Клана, на каменные глыбы, которые тому же Бобби раскусить ничего не значит, а, напротив, в удовольствие расщепить глыбу кварца, голову мрамора, к примеру, или гранита. И так чавкать на весь лес угловатым камнем, который слоится под зубами, и крошится вокруг языка, пока глотаешь куском - прежде деревья, и кустарники, и животных с камня, а потом и саму горную породу, мало-мальски съедобную, обильно смачивая вязкой слюной для вонючего глотка, и если птице какой повезет выскочить-вылететь, пока сомкнутся челюсти, пережевывая, то и бог с ней, с птицей, которая, едва ускользнет от зуба, потом разлетается полетом в желудке Бобби, простукивая головой изнутри глухие стенки. А камень и выходит легче, мягко так вытекает рыжеватой жижей с крапинками блеклого крошева, покидает всей жиденькой слизью без напряга, легкими толчками выползает пахуче под удивительный оттенок, под цвета солнечного оттенка цвет, "под себя теперь срет, - кричит женщина в розовом, и следила непрерывно, и уже счастлива наблюдениями. - Все бегала-бегала, а теперь под себя срать начала! Она теперь вся в говне, - кричит в розовом, - её лечить надо, а не на пляже других заражать" "как так можно, - докуривает блондинка с чувством и мнет девочку, всю еще в полотенце перед купанием, - я в санэпидстанцию пойду, если сами не понимаете! Когда штраф заплатите, тогда сразу…" "что сразу?" - спрашивает хозяйка, только не оборачивается, "хамка какая, - фыркает блондинка, - вот хамка-то, а!? Как же так можно" "что можно?" - спрашивает хозяйка, а в розовом: "ты смотри на нее! Она еще…" "бывают же", - шипит крупный муж блондинки, "кто бывают?" - как в воздух спрашивает хозяйка и гладит собаку в щель между ушей, отчего собака будто успокаивается, и только отовсюду невнятные звуки, все словно в замешательстве не знают, о чем еще говорить, если сказать еще надо бы, как вдруг: "ва-а-а!" - подскакивает на месте блондинка и вопит что есть силы: "ой, мамочка!", пока ее ребенок подымает сардельку ржавого подсохшего говна и размазывает его по груди и ладоням. "Ты что, совсем, - орет в ребенка блондинка, а розовая зашлась до упора, кричит что есть мочи: "Это срань, девочка, брось эту срань! - кричит в розовом. - Она тут весь пляж обосрала, уже все в говне, уже дети в говне и детям играть негде, а она пердит под себя, а потом срет на всех, и уже все дети обосраны, а у этой все лезет из жопы и лезет, вон сколько говна везде, и вон там говна еще скоко, и вон везде говно" "где везде говно?" - оборачивается спрашивать хозяйка. "Вера! - орет блондинка в полной невменяемости, - убери его из рук, это же испражнение говна, как ты не понимаешь, ты же взрослая, ты же девочка!" - а Вера бегает от мамы со светлыми ручками и высовывает язык. "Не лижи говно, Вера, - надрывается блондинка, - о, Господи!”, а муж: "вы понимаете, - трясет муж блондинки перед хозяйкой пальцем, - ей сейчас кто-нибудь голову свернет, если не уведете, вы понимаете" "что понимать-то, что понимать?" – кричит спрашивать хозяйка, а та в розовом: "ой, умру я сейчас с этого говна, умираю", а здоровенный муж: "животное не виновато, если вы дура такая и сама засранка, а собаке голову скрутят, ей голову кто-нибудь скрутит, а потом вы отвечать будете, когда..." "негодяй, - рыдает хозяйка под общую истерику, - фашист", "ну, говнючка какая, - ненавидит на топчане в розовом,- всех обосрала, весь пляж в говне, а собаку не уведет! Мужчины, что же вы, мужчины, ей…" "раз не понимаешь", - делает с угрозой шаг вперед муж и размахивает руками. "Только тронь," - подымается с песка хозяйка, а муж разворачивается одеваться идти к телефонной будке. "Вот пусть милицию вызовем, вот сейчас" "и правильно, милицию," - поддерживает в розовом. Все как бы довольны, пока муж уходит звонить, а блондинка в воде чистит Веру и все замерло негодовать на время, успокоилось в самых общих чертах, даже снег остановился падать. Как завис в воздухе - будто растворился в мраморе. Рыжий Томас смотрел теперь в одну точку, перед собой влево, к кустарникам орешника; так же наблюдала и Старая Лиза, разом подобрав передние лапы. Всех ближе к орешнику разлеглась Клаудиа К., но она и ухом не повела на посторонний звук, осторожный такой щелчок в глубине за орешником, где двигался некто, пригибаясь, боясь выглянуть за верхушки деревьев, а вблизи опушки стояли тысячелетние деревья, и выше их ростом могли существовать только собаки Клана или Охотники на Людей или подходил Хромой Дик (а пора бы ему возвращаться, поскольку для переговоров о мире и союзе так ли много недостаточно времени), или Охотники на Людей подбирались осторожно, как крадучись они подбирались в тот раз убивать Красавчика Лео, который не мог знать от Охотников на Людей угрозы, потому что тогда они не только Охотники на Людей вовсе. "А что им мало,- думал Красавчик Лео, отбиваясь от пятерых Охотников сразу,- что не хватает, если столько еще людей и они всем угрожают, и нам смело надо договориться, - сбил с лап могучим ударом Лео двоих охотников парой, - нам-то незачем ненавидеть, нам объединиться против людей быть вместе," - а сзади впился хитрый один из Охотников в холку, и давил Лео к земле, давил, хрипя на весь лес и обливаясь кровью Красавчика Лео, и захлебывался в этой крови, кровью измазав свою рыжую шерсть, пока трое расправлялись с Лео впереди: тот, каштановый, стальными челюстями охватил нос Лео и продавил клыками нежную переносицу, и смял обе ноздри клыками, чтобы тот, с рваным боком и тот, психованный, подбирались к горлу Лео; и все рычали хищно, перекликаясь с плачем раненного Охотника, которого Лео сбил первым ударом, а раненный Охотник жалобно теперь угасал возле, вытягивая к смертельной битве перебитый хребет, и плакал, как плачут щенки. Так и нашли собаки Клана труп Лео и обезжизненного Охотника, а другой Охотник, безумно удержавший Лео сзади, задохнулся в густой шерсти Красавчика Лео и рыжим пятном сбоку висел, сцепив челюсти, с вывернутыми в воздух задними лапами, и от него уже разило трупом на весь лес, он сразу как-то начал гнить, а Лео и второй другой не воняли чуть-чуть, и не дышали, как это бывает у живых, отчего Старой Лизе тогда показалось, будто Красавчик Лео еще жив. И тишина тогда была такая, как сегодня, и только хруст сейчас напомнил, какая тогда была такая же тишина. Старая Лиза переглянулась с Рыжим Томасом, но отвела глаза, чтобы не заметил никто, как они переглянулись, их взгляды могли не заметить Мелодичный Майкл, Липкий Кэлли и даже любыпытная Нора Маленькая, только не Бобби, который расслышал хруст за орешником сразу и следил за всем сразу внимательно. Бобби все верил в случай, когда враг подкрадется к Клану, или не к Клану, а достаточно одной Клаудии К., к которой враг подкрадется опытный и хитрый, как люди, а людей Бобби всегда с охотой уничтожал. И любил хвастать перед Охотниками на Людей, скольких он убивал людей сразу и как безлюдно становилось на месте битвы, но враг подкрадывается, высматривая изнутри орешника собак Клана, люди несут на себе толстые копья, и полые трубки выдувать отравленные стрелы, и острые камни несут люди убивать кого угодно, поскольку всех люди ненавидят, и все людей ненавидят, лишь побеждать их могут собаки Клана да Охотники на Людей, а если им объединиться, то от людей вообще никого не останется, ни одного не останется, если собакам Клана и Охотникам на Людей объединиться, а враг подкрадывается со стороны орешника, и тут Бобби, срывая кусты и деревья с корней, выскакивает перед врагом, сбивает их на землю, сминает вместе с копьями, и стрелами, и камнями, и треск людских костей вперемешку с треском дерева и камней, пока зубы перемалывают бесчисленного врага, пока кровь истекает на снег, сбивая его в алые хлопья, а запах крови такой густой и сытный, такой сытный и пьянящий, такой манящий и весенний. Но Клаудиа К. и так все поймет, она любуется победителем-Бобби и видит поверженных его врагов, она плавно подходит к Бобби алым языком зализывать его раны, - и в такой миг Бобби знает, что Клаудиа К. простила ему тот раз, единственный тот раз, который никак не может ему забыть, а ведь Бобби не виноват ни в чем и кто знал, что Клаудиа К. поползет к той пещере, если она покинула Клан и не появлялась больше полугода, а Бобби не знал, что она беременна, и никто не знал, может, даже Майкл не знал, которому все все равно, а Клаудиа К. была на сносях и уползла рожать, но Бобби вовсе не к ней шел, вовсе не знал, куда она исчезла и почему, и все давно думали, что она утонула в Сухом Озере, а ничего подобного не было и Бобби однажды отправился к пещерам, еще около них кусты с черными мелкими ягодами, Бобби стоял у входа в одну из пещер, радовался, какие ягоды сочные, и тут увидел, как ползет Клаудиа К. к пещере, как она дышит с натугой услыхал сразу, но сразу ее не узнал, так раздалась Клаудиа К. всем телом, а лицо словно опухло болезнью (разве беременность - это не болезнь?) и шерсть от губ свалялась отвратительно, в глазах одно безразличное страдание, и ползла Клаудиа К. к пещере на израненном порезами брюхе, сонно подтягивала к брюху задние лапы, и стонала сипло, сдвинув живот с зародышем вбок, и бледная шерсть у взбухших напряженных сосков, "оу-оу-у" издавала звуки Клаудиа К., - и тут она высмотрела Бобби, ничего другого не видела кругом, кроме Бобби, и видела Бобби, понимая СРАЗУ, КАКОЙ он видит Клаудию К., лучше бы он ее не видел, или видел ночью, а все случилось днем, когда днем все, что видишь - это видишь сразу, нельзя после говорить о темноте, как бывает, если видеть ночью, а днем все понимают, что если чего-то не нужно видеть - лучше видеть ночью, но был день, и лучше бы Бобби видел хуже Мелодичного Майкла, который видит хуже Бобби что днем, что ночью (возможно, за это-то Клаудиа К. и любит Мелодичного Майкла), но Бобби видел ее всю, волочащую бесформенное брюхо по камням и колючкам пыльной тропы, и это было днем, так что никогда после Клаудиа К. не простила Бобби, так что только победа над врагом могла что-нибудь изменить в Клаудии К., или если Бобби удалось бы спасти ей жизнь, что когда-то должно случиться - и вот звук из-за орешника только бы подвел итог мучительной для Бобби истории с Клаудией К., а ветка подала голос еще раз и Бобби теперь резко поднялся на лапы, оскалил пасть и замер, но Рыжий Томас молчал, "вот оно, битва !"- поднял пушистый хвост Бобби, оглядываясь на Клаудию К. Больше не слышно оказалось ни хруста, все падал невольный снег - и Бобби прекратил дыхание, чтобы не мешать себе слышать, когда темный круглый предмет взлетел над деревьями, завертелся в воздухе над опушкой, купаясь одиноко в зернистом высоком снегу, и сверху кубарем, тяжело рухнул перед Рыжим Томасом, подняв тучу серой пыли, жирной в мягком воздухе и скользкой поперек желтого луча, а песок уходил кругами от головы Хромого Дика, как бы вместо воды толстыми кольцами перекатывал к вздрогнувшему от удара лесу, пока собаки Клана полукругом обступили голову Хромого Дика, срезанную от тела острыми резцами Охотников на Людей, или оторванную от тела острыми клыками Охотников на Людей. Кровь вытекала из шеи аккуратным ручейком и застывала в песке вдавленной лиловой чеканкой. Медно-серые губы головы Хромого Дика были крепко сжаты, будто он не желал кричать от боли, и едва улыбались дурашливо, как только и умел улыбаться Хромой Дик, а глаза головы Хромого Дика смотрели так, как только бывает взгляд навстречу зеркалу - когда в собственном лице видишь все чужое: и морщины страха, и жуткие глаза зверя, который тотчас вырвется из твоей кожи, а пока зрачки распахнул в глубине твоих глаз. И все предметы вокруг - чужое, и приметы - чужое, и само зеркало обретает свойство бумаги, съеживается под мгновениями взгляда, словно внутри огня, а в огненных зрачках пробуждается уродец с одинаковой головой многих людей и блеклые люди сгорают, становясь неизвестным отвесным снегом, падающим временем белого-белого света, в котором уже ничего от тебя, в котором все, кем ты есть - только отражение и столько еще предстоит, пока глаза глядят не моргая. Такой был взгляд у головы Хромого Дика, как я себе думаю.

Next >