Сайт журнала "Слова"

Кодекс полета

Жажда – не вечный двигатель, она утихает слишком быстро. А жажда женщины происходит либо от физических несовершенств, либо от несуразных комплексов, прошитых белыми и красными нитками бытия. Так думал Дуся Парашют.

Этого невысокого человека с широкими плечами, с длинными обезьяньими руками и неподвижным взглядом бабуина видели в городке каждый день. И получилось так, что к нему привыкли быстрее, чем хозяева – к шкодливому коту или пьяница – к бесконечно пустой бутылке водки. Еще в этой истории была Алла с косой до пояса, с белым, как хлеб, лицом и ясными беспутными глазами. Она являлась, как прекрасное видение, в двадцать ноль-ноль,  в красном сарафане, шла, покачивая бедрами, распуская облака духов и всякого там флюида. На это и попался Дуся, который еще тогда не назывался Парашютом. А еще в эту историю уперся, как ни крути, Полковник Чомбе, он же Гриша Чомбе. Полковник Чомбе много знал и много видел, и имел привычку раз в месяц, в последнюю пятницу, восседать на колхозной кляче в семейных трусах типа «рогатина о-хо-хо» и в сомбреро. Он проезжал через весь городок с бутылкой вина  и прибывал под пивбар аккурат под открытие, поскольку это цирковое действо начиналось в пять утра. Все это происходило в дикой местности среди круч и столетних домов, с пейзажами в духе юрского периода – болота, болота, болота. Кажется, она называлась Зарьям.

Итак, Дуся, который еще не назывался Парашютом, приходил в город – в ритуальном черном пиджаке с белым воротничком рубашки, выложенным поверх него, в скрипучих туфлях «сельпошива». Дуся брился, стригся, шел в баню. Потом с пацанами высаживались на железном заборе, грызли мороженое, секли девиц и красивых женщин. Так они и в тот молочный летний полдень сидели и уминали мороженое – четверо астеников – так называли в городке тех, кто бросил употреблять алкоголь. И тут подул легкий ветер, прошелся по крышам, по лицам парней. И вышла она, Алла, с косой до пояса и в красном сарафане, с белым, как снег, телом. И Дуся свистнул, и сказал: «Вот это птица, ты шоооо!» После этого он пропал, если не в прямом, так в переносном смысле. Алла не сдавалась, Алла не давала, кому попало. Да собственно, Дуся и сам не очень умело к ней приставал. И вот однажды, когда горизонт перегрызал солнце, Полковник Чомбе плелся на кобыле, покачивая широкополым сомбреро, в направлении пивного бара. Он видел все: широкие росистые поля, и полями теми шла в купальнике Алла. Алла верила в целебность росы и каждое утро гуляла и купала в ней свое белое, как хлеб, тело. Мне, десятилетнему, виделось это так: что-то странное спорхнуло с багряных заирских круч, широко раскинув разноцветные крылья, пересекло пламенеющий диск солнца. Оно, это неведомое, трещало и пищало, связанное десятками обычных шнурков для ботинок. Тенью доисторической птицы оно, сшитое из ярких зеленых, синих пододеяльников, трусов, наволочек, пролетело над зелеными и мокрыми от росы лугами. Алла упала и закрыла голову руками, словно во время налета мессершмита из кинохроник о немецкой оккупации. А Полковник Чомбе сказал: «Вот это Дуся дает! Вот это любовь!». Дельтаплан, сшитый из белья, задевая провода свинофермы, разбрасывая искры и дым от электропередач, зарылся в плавни, оставив после себя один лишь запах.

Больше Дусю никто не видел. Алла выехала через год. А уже через много лет, попивая пиво в аэропорту, увидел плакат: «Летайте самолетами аэрофлота» с нарисованным мужиком, который, казалось, даже на рисунке не знал, куда примостить свои гигантские неуклюжие руки.

Оно 

Познакомились мы с ней (или с ним?) при довольно смешных и трагических обстоятельствах. Десятинная улица. Крупная женщина оседает в лужу, заваливается на бок. Мне двадцать с лишним. Я еще верю в благородство и джентльменство. И подаю руку помощи.

На этом нас накрывают два мента. Нас притаскивают в «участок».  Менты, особенно тот, маленького роста, с ушами чебурашки, верещит: «Ага, пидарюги, попались!» Печень моя гудит от ударов. А тем более голова: в женщине, которую я пытался поднять из лужи, я вижу здоровенного, как английский шкаф, трансвестита.

Нона нашла во мне защитника и финансиста, а в моей жене – надежный слив женской информации. Нона с мундштуком зависает с утра в дырявом гадючнике: «Дарагой, ты куда? – кричит вслед потенциальному партнеру – я еще не кушала». Клиенты – иностранцы и пьяные чиновники, парочка ментов с выражением алкогольного дебилизма на лице. Нона не любит гомиков. Особенно – Борю Моисеева. Она собирает деньги на операцию. Но когда накапливается соответствующая сумма, Паша, ее официальный любовник, бьет Нону смертным боем и забирает деньги.

Нонка демонстративно поворачивается левым боком, чтобы показать мне фигнал, вызвать этим  волну жалости и выцыганить пару чашек двойного кофе.  А так все в порядке:  черная кожаная куртка, юбка-шотландка, розовые колготки, кокетливая, если не сказать жеманная, красная шляпка и похотливый блестящий глаз. И фраза: «Ну да, собрались… тру-ля-ля, я – мамин брат!»

Я беру Ноне стакан густого чекового каберне, и двойной кофе. Нона летает под столом от счастья. Но недолго. Потому что появляется он – ее разбитое сердце, ее ненависть и любовь, ее вечность на том конце дешевого бара. Страсть гудит «о-го-го!», как в Африке. Паша передвигается медленно, он худой, сутулый и высокий. У него желтые глаза кокаиниста, а на лице полностью отражен диагноз: начальный цирроз печени. Паша ревнивец, но он еще хитрый. Поэтому сначала смеривает меня взглядом, а уж тогда дает затрещину Ноне. Нона истерично всхлипывает и приземляется на задницу – довольно демонстративно и неудачно для такого трюка. Паша шипит, он стоит над ней – сама оскорбленная скорбь – засунув руки в карманы. Это добровольная бойня, утвержденная в их правилах: Паша приходит, Паша – мужик, и дает в глаз Нонке, если, конечно, нет свидетелей. Нона падает. Всей тушей девяностосемикилограммового Коли из Василькова.

Вот так мы сидим чистой осенью на киевских холмах. Голод не пускает в прекрасный мир витрин, природы и еще чего-то. Нона плачет о Паше, о деньгах, моя жена прикладывает бодягу ей к очередному синяку, вытирает ей сопли, а я громко матюкаюсь. Потом появляется бутылка красного вина, и мы продолжаем сидеть, чужие друг другу. Тогда и возникла фраза, которую не помню, кто сказал: «Знаешь, что меня заставляет жить? Бездомные собаки. Я гляжу и думаю: вот кому хуже». Нона мечтает, а я не слушаю. Сейчас это просто свихнутый на голову мужик с квадратным лицом и безвольным подбородком, где сквозь тональный крем проступает синяя щетина. Это уже позже такие, celebrity nude как Нона, станут элитой.

Через десять лет мы встретились снова. hentai porn Нона была в костюме от Валентино и выглядела респектабельным мужчиной с седыми висками.  Мы выпили, я, понятно, не обмолвился и словом о его прошлом. Мир действительно сошел с колеи и не мне его выравнивать.  Повсюду гуляет и царит ОНО. А за выпивку снова расплачиваюсь я.

ОРЗ

Чтобы умереть, нужно быть если не состоятельным, то хотя бы в состоянии оплатить ритуальные услуги. writing an essay Такая мысль возникает всегда, когда ты приходишь в районную поликлинику.

Бесплатным бывает не только сыр в мышеловке. Ты получаешь бесплатную смерть – заражаешься от окружающих, от нестерильных инструментов, хамства санитарок, обслуги и т.д. Потому что celebrity sex tapes со времен социализма права человека и собаки здесь абсолютно равны.

Итак, твой знакомый захворал. Ты ведешь его на затонувший корабль иллюзий, как будто попадаешь в гигантскую долговую яму или корабль мертвецов, который сейчас проглотит глобальный мейнстрим. Люди слоняются по поликлинике, кашляют, porn cartoon брызгают, персонал ругается почище сапожников. И вы уходите.

Но ничего не меняется, когда вы приходите в платную клинику. Дело не в докторах, деньгах или еще чем-то – твой знакомый упрямо начинает искать конфликты и трудности. Он просто-таки нарывается, чтобы ему врезали по рогам или выматюкали последними словами. Наконец он утихомиривается, идет в кабак, что напротив церкви и поликлиники, кряхтящей и кашляющей. Он бился над выбором, вчерашний выпускник престижного вуза, сегодняшний бизнесмен, успешный на всю нижнюю губу. Он не понимал, что с ним происходит. Сначала он привлек соматику, потом психологию, но все, во мгновение ока, рассыпалось. Паскудная ментальность советского мужика и новая эпоха породили невиданный тип человека. Вот тебе!

Подол – такой гадючник, что его обходят даже бомжи. Не вонь или что-то подобное заставляет человека избегать его – он невезучий, как проклятие египетских фараонов. Там есть навороченная кафуха. Когда мне все надоедает, даже свое отражение в зеркале, я прихожу туда и тупо наблюдаю за этим замызганным пятачком человеческой скорби. Однажды cartoon porn два мента притащили туда за ноги несчастного с палкой колбасы. Оба доставали ему до плеча. Несчастный имел все шансы спастись, но десяток пальцев указал милиционерам – он там, он вон там спрятался! Пьяницы, безработные, рабочие, тусующиеся студенты – все ткнули в мужика, укравшего у государства палку колбасы. Дальше нечего рассказывать – беднягу долго били, колбасу отобрали, а самого потащили в участок.

Ровно через неделю история повторилась, но с точностью до наоборот. От пятака до кабака дорога ведет прямо в Моги phone porn лянку – все мечты сбываются! А поэтому я застукал там двух прыщавых, читающих Верлена в оригинале. Пьют пиво, грызут таранку и пересыпают воздух фразами а ля Тарантино – этой легенды кинематографа, которая за последний десяток лет тихо материализовалась.

Я пью кофе, разглядываю официантку, а когда поворачиваюсь, то вижу, что прыщавые вундеркинды бьют смертным боем какого-то беднягу. Неподалеку менты с интересом наблюдают картину. Публика реагирует вяло – авитаминоз, похмелье, еще что-то. Детки распаляются, и уже через пятнадцать минут мужик в засаленных штанах заплывает кровью. А потом они продолжают сосать пиво, будто это не кислые помои, а эликсир вечности.

Отсутствие морали – это уже какая-то mobile porn мораль. Это как вера в чудо, которая тебя оправдывает…

Наконец твой приятель приходит в себя. Он кричит, чтобы его отвели в нормальную клинику, иначе он сдохнет или подаст в суд на государство. Клиника похожа на храм. Здесь уравновешенные, спокойные врачи, которым не страшно рассказать о своих болезнях. И твой товарищ, любитель острых ощущений, постепенно стихает. Он летает по кабинетам, опорожняя свой кошелек. Наконец, деньги заканчиваются, и мы выходим на улицу, под небо, рябое от дождя. Ну, пока. Острое Респираторное Заболевание, а не конец света.